«Медико-генетический центр Борковского» сразу заслужил большой авторитет и доверие, поэтому к Рафаэлю приезжают из разных точек мира.
Приехал и я, чтобы показать ему свою дочь. После осмотра и изучения документов прошлых лет Рафаэль попросил Айлин с дочерью подождать снаружи. У него был ко мне разговор.
— Говорит, что показывала ее многим специалистам. Генетикам — тоже, — отвечаю ему.
— Сразу я сказать ничего не могу, но заключений, которые она привезла с собой, слишком мало. Я бы сказал: недостаточно.
— К чему ты ведешь, Раф?
Рафаэль разводит руками и поправляет свой белоснежный халат. После армии мы поддерживали общение, чуть позже наши пути разошлись, а встретились снова только несколько лет назад, когда его знакомое имя стало разлетаться по стране. Мы увиделись, вспомнили прошлое, тогда я упомянул про первую беременность Айлин, спросил о вероятности врачебной ошибки и пожалел, что тогда с Борковским не было связи. Я бы привез к нему Айлин, мы бы прошли обследования.
И ничего бы не изменилось.
В диагнозе первого плода я был уверен.
— Рамис, я веду к тому, что проблема выявления генетического заболевания состоит в том, что в этом процессе должны быть задействованы оба родителя. Это важно. Почему Айлин не пригласила тебя для обследования? Ты говоришь, что она намеренно скрывала от тебя дочь?
— Четыре года.
— Вот и ответ, Рам, — припечатывает Рафаэль. — Я могу предположить, что она пренебрегла здоровьем дочери, лишь бы не обращаться к тебе, но я не хочу в это верить.
— Думаешь, могла? — спрашиваю звенящим тоном.
— Это твоя женщина, тебе виднее. Но давай не будем делать преждевременных выводов, сегодня мы получили от вас троих материалы для исследования и собрали анамнез, теперь нам нужно время. Я лично буду заниматься вопросом здоровья твоей дочери.
— Спасибо, Рафаэль.
Я стискиваю челюсти, уверенный в том, что Айлин могла сделать из гордости все, что угодно. Ярость закипала по венам.
Дверь кабинета я открываю чуть ли не с ноги. Сдерживаю себя только из уважения к другу, чтобы не снести его центр к чертям, и еще ради дочери. Она сидела рядом с Айлин и напевала ей какую-то мелодию.
Почувствовав приближение, Айлин поднимает глаза и замирает.
Чувствуешь, Айлин? Чувствуешь мое негодование?!
Неужели ты не смогла пересилить свою гордость и обратиться ко мне за помощью хоть раз за все эти четыре года?! Неужели страх ко мне оказался сильнее страданий дочери?!
— Что сказал врач? — спрашивает она, резко поднимаясь с места. — Почему ты запретил заходить с тобой? Там что-то серьезное?
Чуть нервно пригладив брюки, Айлин вопросительно смотрит на меня. Увидев ее невинное выражение лица, я резко хочу остаться с ней наедине и узнать, как все было на самом деле, действительно ли она наплевала на заключения врачей, лишь бы не обращаться ко мне за помощью, но в наш диалог встраивается Селин:
— А когда уже будет море? И будет ли оно вообще? — детским голосом, но по-взрослому интересуется Селин.
Это сбивает с меня всю ярость.
Я забыл. Забыл, что обещал показать своей дочери море.
Своей дочери.
Называть Селин своей дочерью было упоительно. Я еще не делаю это на автомате, еще не свыкся, каждый раз перекатываю это слово на своем языке и каждый раз — удивляюсь.
Не привык. Но очень хочу привыкнуть.
— Все, едем к морю, — заявляю, бросая холодный взгляд на Айлин.
— А что сказал врач? — тихо бормочет Айлин. — Ты выглядишь злым.
