Я зажмурился. Настолько резко, что чуть не вывихнул бровь. Всё. Конец мечте. Карточный домик разлетелся, как конфетти на день рождения.
Юленька не была моей. Никогда. Но одно дело – понимать это. И совсем другое – видеть, как женщина твоей мечты скачет, как гимнастка на турнике, по пузу проверяющего.
Я вышел молча. Как побитый пёс. С тем самым выражением лица, которое бывает у мужчин после финала «Титаника» – боль, стыд, и внутренний хрип: «Зачем?!»
На улице дул ветер. Такой, знаете, весенний – с привкусом разочарования и сносом прически. Я сунул руки в карманы джинсов, которые, кстати, всё ещё держались исключительно на добром слове и силе трения, и нащупал брелок.
Тот самый.
Чёрный. С красной кнопкой.
Брелок, который я подобрал после инцидента с поп-дивой и самокатом. В то утро он казался просто диковинкой. Забавой. Я нажимал на кнопку – она проваливалась, возвращалась, щёлкала. Мелочь, но приятная. Типа как антистресс – только с привкусом криминала.
– Как же я хочу, чтобы Шрек сдох мучительной смертью, – вслух пробормотал я и нажал кнопку. Просто так. На эмоциях.
И, как и полагается, ничего не произошло. Мир продолжил вращаться. Пыль летела. Люди шли на обед. Даже воробьи чирикали, не подозревая, какую чушь я только что пожелал вселенной.
Поняв, что проверка затянется, я двинулся в кафе. Посидеть. Остыть. Попить кофе. Точнее, горячей воды с намёком на арабику. Заказал самый дешёвый латте, залез в телефон и стал листать «Авито», поглядывая одним глазом на часы.
Час прошёл.
Я вернулся к офису.
Уже издалека почувствовал неладное. Скорая помощь. Дверь приоткрыта. Люди шепчутся. Кто-то снимает сторис.
Я прибавил шагу, и в этот момент из офиса вышли два санитара с носилками. На них – нечто. Точнее, чехол. Плотный. Серый. Такой, какой выдают не больным, а тем, кто уже точно не пойдёт на поправку.
Они погрузили его в скорую. Дверь захлопнулась. Машина уехала.
Я влетел в офис. У стойки сидела Юленька. Плачущая. С тушью, которая стекала так, как стекают надежды с лица политтехнолога после выборов. Её плечи сотрясались, рядом – полицейский с блокнотом. Он что-то записывал, будто это не смерть, а заявка на доставку суши.
– Юлия Сергеевна, что случилось? – спросил я, с официальным придыханием. Притворился подчинённым, как будто час назад не говорил: «Пусть сдохнет тварь».
– А вы, простите, кто? – повернулся ко мне полицейский.
– Это наш сотрудник, – сказала Юленька, всхлипывая. – Матвей Смирнов. Замерщик окон.
– Так значит, на чём мы остановились… – снова обратился к ней полицейский, глядя в блокнот. – Вы утверждаете, что Егор Александрович пил кофе и ел печенье вприкуску?
Юленька кивнула. Губы дрожали, нос покраснел. Вид, как у лебедя, у которого отобрали болото.
– Да… подавился, – прошептала она. – Вроде бы…
И снова зарыдала. Горько. Протяжно. Прямо как в индийском кино, где жениха сбил автобус, а невеста случайно вышла за злодея.
В тот момент я понял: плакала она не о Шреке. Нет. Она рыдала о квартире, которую платит фирма. О статусе. О безлимитной карте. О московской жизни с мягкими креслами и Uber Black. О возвращении в Смоленск, в двухкомнатную с мамой и тараканом по кличке Витя.
Я посмотрел на неё. Такая нежная, такая хрупкая, такая… вдова в миниатюре.
А в кармане у меня снова щёлкнула кнопка.
Брелок.
Чёрный. С красной кнопкой.
И я подумал – а ведь, может, и правда? Может, я?
