Аристокл поднялся с кровати. Подошёл к окну, раскрыл ставни и громко чихнул от резанувшего по глазам света. Всё-таки, надо было ночью поужинать. Засосать, скажем, того молодчика-сквернослова. Коль уж заварил кашу со спасением опального английского венценосца, можно было и подкрепиться – одно к одному.
Надвинув шляпу на глаза как можно ниже, Аристокл устроился на подоконнике. Вскоре показалась неторопливая торжественная процессия. Впереди вышагивала первая рота мушкетёров, за ними ехал крытый портшез кардинала Мазарини, запряжённый, словно карета, парой лошадей; портшез окружали телохранители и слуги первого министра. Далее следовала карета королевы-матери, с приближенными верхом по бокам. За каретой королевы ехал юный государь на великолепной белой лошади с длинной гривой. Позади короля гарцевал на гнедом лимузенском жеребце маркиз д’Аларуа – Каллон – очень пёстро наряженный; они с Аристоклом встретились взглядами и приподняли шляпы в знак приветствия. Далее ехали принц Конде и с дюжину придворных. Замыкали шествие слуги, пажи и повозки с багажом.
Итак, Каллон здесь. Теперь можно просто дождаться встречи с ним – и будет и пища, и убежище, и безопасные (или же наоборот) развлечения – лаконец, благодаря открытому компанейскому характеру, всегда быстро обживался на новом месте, моментально обрастая друзьями, связями и любовницами.
Кортеж скрылся из виду. Перестав чувствовать Каллона, Аристокл закрыл ставни – хоть они оказались в этой халупе пристойными, почти не пропускали свет – и вновь растянулся на кровати, на этот раз смежив веки.
Как Аристокл завидовал людям – их нормальному человеческому сну, ночным кошмарам, бессоннице, смешным болезням, нелепым мечтам и скоротечным стремлениям, в конце концов, быстрой смерти… увы, ничего этого ему ощутить было не дано, как бы он ни хотел…
После того, как совсем стемнело, Аристокл ощутил приближение Каллона. Надев шляпу и пристегнув перевязь со шпагой, он неторопливо спустился вниз, в трактир. Народу оказалось мало, и Аристокл сел за один из массивных, грубо сколоченных столов.
Через несколько минут двери распахнулись, едва удержавшись на петлях, и в трактир вошёл, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, ражий маркиз д’Аларуа, одетый строго по последней моде.
Под коротким тёмно-синим плащом пурпурная куртка из золотой парчи, расшитая золотыми испанскими кружевами, брокадовый камзол алого цвета, атласная сорочка с отложным воротником и манжетами, отделанными тончайшим изощрённым кружевом. Бархатные фиолетовые панталоны, туфли на высоком каблуке, с золотыми пряжками. На ком угодно подобное одеяние смотрелось бы вызывающе-безвкусно, но только не на здоровяке Каллоне. В зубах его торчала большая глиняная трубка с сильно изогнутым костяным мундштуком.
– О, боги олимпийские и доолимпийские, Аристокл! Как я рад тебя видеть! – по своему обыкновению оглушительно пророкотал Каллон; первую фразу он сказал по-древнегречески, на лакедемонянском наречии, а далее продолжил на французском. – Сейчас я задушу тебя в объятьях, старый пройдоха!
После того как старинные друзья крепко обнялись, маркиз бросил на стол портупею со шпагой и широкополую шляпу, украшенную тремя страусовыми перьями – белым, красным и синим, и уселся на стул, угрожающе заскрипевший под его тяжестью. Его от природы чёрные волосы, тонкие усы и крохотный треугольничек бородки были покрашены в пепельно-серый цвет.
