– Эх, Аристокл, сколько лет, сколько зим, – проговорил спартанец, не вынимая изо рта трубки.
Его пальцы на левой руке были унизаны кольцами; по массивному перстню на каждом: с бриллиантом, аквамарином, рубином, изумрудом и жёлтым топазом на большом пальце; все камни чистой воды и удивительно крупные. На шее красовалась массивная золотая цепь кавалера ордена Золотого Руна.
– Ты, я вижу, весь в золоте, – отметил Аристокл.
– А то ж! – по-крестьянски отозвался Каллон. – С людями жить, в золоте ходить. А серебро, сам знаешь, жжётся.
– Знаю. На горьком опыте.
– К дьяволу серебро с золотом и с горьким опытом заодно! Эту встречу надо хорошенько отметить. Эй, трактирщик! Вина, и самого лучшего! Да побольше! – крикнул Каллон засуетившемуся хозяину и обратился к Аристоклу: – Или пивца возьмём?
Граф неопределённо покачал головой.
– Да, вино, пожалуй, лучше. Привычнее, – сказал маркиз д’Аларуа. – А ты как к человеческой пище относишься? – он хохотнул. – То есть той, которую люди жрут?
– Хорошая шутка, лаконец. Но я её не употребляю, – молвил граф де Ла Мор. – Но от той, которую едим мы, не отказался бы.
– Всё сделаем в лучшем виде! – быстро отозвался маркиз. – У меня тут всё схвачено.
– На каком жутком жаргоне ты разговариваешь, Каллон?.. – слегка покривился Аристокл.
– Узнаю, узнаю старого моралиста, – усмехнулся Каллон. – Корсарил не так давно, с мещанами да крестьянами много якшался, вот и нахватался всякого. – Спартанец перешёл на комически-почтительный тон: – Но ради вас, милейший шевалье, я могу говорить на изысканнейшем и чистейшем французском языке, которому позавидовал бы и старый пень Корнель. А также на английском, испанском, итальянском, греческом, кита…
– Ну-ну, не стоит себя утруждать, мой дорогой друг. Вы дороги мне вне зависимости от того, что и как вы говорите, делаете, одеваетесь и что едите.
– То-то же, – хмыкнул Каллон. – А насчёт человеческой пищи это ты напрасно. Я люблю иногда… употребить. Иной раз даже кажется, что чувствую вкус. Особенно когда крови много. Правда, на выходе не очень приятно, – он рассмеялся, – того и гляди задница разорвётся.
Подошёл Кретон с кувшином вина и двумя бокалами.
– Значит так, братец, – бесцеремонно обратился к нему маркиз. – Зажарь-ка нам барашка. Сильно не пропекай, крови чтобы побольше. Можешь уже готового сырой свиной залить. И главное: никакого чеснока. Чеснока – ни дольки. Понял?
– Да, мсье… – промямлил хозяин «Бездонного ларя».
– Тогда пошевеливайся.
– Послушайте, мсье, – проговорил трактирщик оскорблённо и взволнованно, – я тоже дворянин, хоть и обедневший. И посему…
– Иди, иди, – грубо прервал его Каллон. – Дворянин собачий!
Сгорбившись, Кретон отправился выполнять приказание.
Маркиз пососал чубук потухшей трубки, и крикнул ему вдогонку:
– И угольков принеси, трубку раскурить!
Трактирщик сгорбился ещё сильнее.
– Ты обидел его, – сказал Аристокл после паузы.
Каллон, чуть склонив на бок голову, странно посмотрел на собрата своими широко расставленными глазами.
– Фиванец, если ты забыл, я тебе напомню: мы с тобой кровопийцы. Вурдалаки, вампиры, нелюди, упыри, кровососы – называй как угодно. Но мы не христианские проповедники.
– Но всё-таки нужно же придерживаться элементарных приличий, разве нет?
– Нет, Аристокл, ты неисправим, – рассмеялся спартанец. – Две тысячи лет пьёшь человеческую кровь и заботишься о приличиях. Вампир-моралист – в какие анналы это занести?!
