чуть повышенная кислотность, но это от кофе. «С этим надо бороться. Кофе -
камни!» – предупреждает меня знакомый доктор. Но я не хочу ни с чем
бороться, тем более с кофе. Мне нравится хруст ломающихся под жерновами
кофемолки овальных крепких, черных, как антрацит кофейных зерен. Нравится
тонкий, дразнящий запах, вырвавшийся на волю кофейной души. Я с
трепетным волнением жду трех пузырьков, свидетельствующих о кофейной
готовности. В своем нетерпении я похож на добродетельного еврея,
ожидающего трех первых звездочек, свидетельствующих ему о приходе
субботы.
Почему я столь много уделяю внимания кофе – да потому, что один глоток
этого горячего терпкого, горьковатого напитка плюс глубокая сигаретная
затяжка, и вас уже тянет поговорить. Кофе – не водочная болтливость. Кофе -
задушевный разговор. С чего же его начать? Может быть сначала?
Изначально мы были разные. Я высокий, он маленький. Я блондин, он шатен.
Он собирал марки, я, кажется, значки. Он был мягким, я ершистым. У него
было непривлекательное имя Павел и безобразная фамилия Оладьев.
Я же имел оригинальное имя Ромуальд и звучную фамилию Воскресенский. У
меня были способные постоять за меня братья, а Павел был единственный сын
у родителей. Я учился в старой с колоннами и английским уклоном школе. Он -
в новой: приземистой, безликой и вечно отстающей. Он любил изучать жизнь
по книгам, я же предпочитал «учить её не по учебникам». Павел обитал в
желтом облупившемся доме, я – из крепких белых силикатных кирпичей в
добротном коттедже. Между домами возвышался импровизированный из досок
и кроватных сеток забор. Но, тем не менее, мы дружили. Нас пытались
изолировать друг от друга, но как было это сделать, если нас тянуло друг к
другу, как разнозарядные частицы!
– Он тебе не друг, – говорили мне родители. У него дурная наследственность!
– Что ты прилип к нему как банный лист к анусу. Он же душный, как парилка! -
поддерживали их братья.
Что я мог на это ответить! Что только с ним я ощущал гармонию?! Что он-
часть недостающей во мне душевной детали?! Да я и слов таких в те времена не знал…
Перемахнув через забор, я убегал к нему домой. Там можно было делать то,
что было строжайше запрещено дома: ходить в ботинках, лазить по
холодильнику и курить. Там я был в недосягаемости от воспитательного
процесса. Никто не воспитывал и не жужжал на ухо: не трогай это, поставь на
место то. Мать Павла вечно работала во вторую смену, отец приходил поздно и
часто в таком состоянии, что не мог не только требовать, но и попросту связно
говорить.
– Родя, быстро домой, – требовательно кричала через забор моя мать.
– Пока, – быстро прощался я. И, давя каблуками скрипучую лестницу,
возвращался домой. Темнело, и вскоре наши дворы погружались в изредка
нарушаемую протяжным гудком далекого поезда вязкую тишину ночи…
Общее проявилось в нас неожиданно и стойко: лет в 16 – 17, когда мы
увлеклись роком. Мы обожали одних и тех же рок-музыкантов: гитаристов Д.
Пейджа и Д. Хендрикса. Павел стал учиться на соло – гитаре, я также предпочел
её другим инструментам. Вопрос собственной группы парил в воздухе. И здесь
впервые в жизни у нас возник спор принципиального характера.
Он мягко – Стань на бас.
Я возмущенно – Почему я. Кто из нас Пол?
Он удивленно, – При чем тут Пол?
Я язвительно – Притом, что Пол Маккартни чешет на басу!
Создай мы собственную группу – я думаю, из неё, ей-Богу, мог бы выйти толк.
