Было и не было - страница 8

Но больше всего я ненавижу себя. Ненавижу за то, что когда-то любил ничто. Пустоту. И это ужасно.

Хотя ужаснее все же не мне, а моей матери. Одно дело прожить с человеком пятнадцать лет, а другое – отдать ему жизнь целиком. Она ведь так обожала его, так боготворила… Она была его главной, самой преданной поклонницей. Она отдала ему все: свою молодость, свои устремления, свои надежды… А что получила взамен? Рабство? Цепь от кухни до спальни? Постоянные упреки? Напряженную спину, от которой не услышишь ничего, кроме «уйди, я работаю»? Возможно, их отношения и были когда-то нормальными, похожими на что-то человеческое, на любовь как-никак, но такими они были явно до моего рождения. Затем стена, нараставшая между «им» и «нами» и называемая «работой», стала и вовсе непроницаемой. С какой бы силой в нее ни долбили, с какой бы настойчивостью ее ни пытались сломать, ответа не поступало. Не знаю, нарочно ли он там прятался или же на самом деле ничего не слышал, факт остается фактом: мы жили в разных мирах, хоть и под одной крышей. Наверное, поэтому после его смерти мама и перенесла всю свою любовь на меня. Наверное, поэтому после его смерти она слишком болезненно начала ко мне относиться. Наверное, поэтому я и переехал в общагу, когда пошел в университет. Наверное, поэтому мне и приснились все эти дома, окна, семьи…

Ну да ладно, что говорить о плохом? Съехав и, кстати говоря, специально прописавшись у бабушки в другом городе ради общаги, я все-таки поступил правильно. Отношение матери ко мне, когда не только в моем лице, но и почти в каждом моем движении она улавливала что-то от отца, рано или поздно вылилось бы в манию. Сейчас она способна хотя бы жить. Именно жить, а не существовать, как было раньше. У нее появились подруги, друзья, она распоряжается своим временем, не заботясь о других, и выглядит человеком если не счастливым, то по крайней мере свободным. И я говорю так не потому, что мне хочется оправдать свое «бегство», а потому что действительно вижу в ней перемены. Впервые за долгое время она начала улыбаться, гулять, интересоваться нарядами и в целом – самой жизнью. В сорок лет, – поняла она, – люди не умирают, а рождаются заново. И я ее полностью поддерживаю. Нам всем нужно продолжать жить. Жить, даже если и кажется, что жить дальше незачем. Иначе к чему мы вообще появились?

Так ведь, Мика?

– Альберт, я не хочу влезать в твои философские дебри. К тому же тебе пора выходить. К общаге подъехали.

Да-да, все, я выхожу.

Мика протянул мне ладонь, я пожал ее, но почему-то совсем не ощутил тепла огромной руки. Наверное, просто задумался и не заметил, как его пальцы обвили мои, или он сам решил особо не церемониться и всунул мне кисть без усилий. Кто знает? В любой случае, меня это не задело. Спрятав кулаки в карманы, я еще раз посмотрел на машину, убедился, что та тронулась с места, и побрел в сторону крыльца.

Под небольшим навесом парадной в это время уже никто (или еще) не курил. Мерзли одинокие, припорошенные недавним снегом скамеечки, бледно-сине горели фонари, и лишь свет из-за стеклянных перегородок прихожей как бы успокаивал: «Проходи, дружище, не стесняйся, здесь все-таки живут люди».

И я прошел.

Открыл дверь электронным ключом, миновал спящего охранника, поднялся на лифте на седьмой этаж. Что ни говори, а общагу нам отгрохали шикарную. Выкупили старое здание, подчистили, подшпаклевали, заново обложили кирпичом, сделали косметический ремонт. Получилось как-то даже по-азиатски: минимум места и максимум комфорта. В каждую комнатку, рассчитанную на двоих, поставили по две кровати, два столика, две тумбочки и по одному большому шкафу. На выходе, слева, расположилась душевая, справа – уборная, между ними – стойка для обуви. Еще через одну дверь – общая площадка с диванчиком и книжной полкой, рядом – кухня и комната для занятий. В общем, все как полагается.