Будет сейчас глупо кидаться на Адама в попытках забрать рисунок, однако завтра, вероятно, меня будет ждать истерика Вани, если после пробуждения не увидит на стене космонавта.
— В который раз убеждаюсь, — презрительно шепчет он и прячет рисунок в нагрудный карман пиджака к фотографии Вани, — что некоторые женщины слишком многое на себя берут. И нет, Мила, я не должен был за тобой бегать, валяться в ногах, разводить сопли-слюни и посыпать голову пеплом, чтобы потешить твое женское эго.
Вот как он воспринимает всю ситуацию: он непогрешим альфа-самец, который имеет право на любовниц, ложь и шантаж.
— В наших отношениях, — подхожу к нему и заглядываю в лицо, — ты был старше и ты был мужчиной. Тебе стоило бежать за наивной девочкой в дикой истерике хотя бы для того, чтобы привести ее в чувство и чтобы она не попала в какую-нибудь историю. Когда я, значит, проявляла к тебе любовь на грани помешательства, тебе все устраивало, а как меня повернуло в другую полярность, так ты возмутился. Будь я уравновешенной девушкой, то не нырнула в эти две недели с таким восторгом. Хладнокровие оно касается и любви.
— А сейчас ты, я смотрю, взяла себя в руки, — ухмыляется.
— Потому что на кухне сидит мама, которая обнимет меня и успокоит.
Адам одергивает полы пиджака и выходит. Бесшумно закрывает за собой дверь, а я приваливаюсь к стене, закусив губы. Я не буду плакать.
— Сложный мужик, — мама пристраивается рядом с кружкой чая и резюмирует. — Такие хуже наркоманов.
— Мам, — вздыхаю я.
— И я права, — она невозмутимо делает глоток. — С наркоманами все ясно, а с твоим Адамчиком ни черта непонятно. Сам себе на уме. И здоровый такой, Мила. Прям шкафище, а не мужик.
— Ма…
— Я его представляла другим.
— Ма…
— Не знаю. Чуток поменьше, а тут обнимет и задушит.
Не задушит. В его объятиях было уютно, тепло и безопасно.
— Так он с концами ушел?
— Я не знаю.
— Спросила бы, — мама опять делает глоток. — Еще и рисунок забрал. Нового космонавта придется рисовать. Ты его теперь только побольше нарисуй, а то прошлый был каким-то хлюпиком.
— Мам, он разбил мне сердце…
— А ты в долгу не осталась, — держит кружку в ладонях и поднимает задумчивый взгляд на люстру. — Стоите друг друга.
— Ты сейчас должна быть на моей стороне, мам, — раздраженно отвечаю я, — а ты его котлетками кормишь, улыбаешься, шутки шутишь.
— Если он взбрыкнет, Мила, то мои котлетки сыграют свою роль, — серьезно смотрит на меня. — Да и вдруг он мне еще зятем станет, — деловито плывет на кухню, — а быть злобной тещей я не планирую.
— Сейчас твои шутки несмешные.
— А я не шучу, — разворачивается ко мне. — Знаешь, я была той женой, у которой увели мужа. И вот вроде бы я должна осуждать любовниц, но… ты бы тогда могла за него побороться.
— Что ты такое говоришь? — обескураженно шепчу я.
— Что думаю, то и говорю, — пожимает плечами. — Могла бы хотя бы попробовать, Мила. Не смотрят так мужики на своих детей, если у них не было чувств к их матери. Да, был женат, но я могу предположить, что вы не объяснились друг перед другом.
— Да что там объяснять? — цежу сквозь зубы.
— Ты вот так и отца своего не слушала.
— Ты серьезно? — я едва сдерживаю в себе крик.
— Когда в последний раз ему звонила?
— Зачем?
— Узнать, как он, — мама улыбается. — Сама ты на его звонки не отвечаешь.
— Он предал нас, — шепчу на грани истерики. — Ушел… Оставил…
— Ты бы предпочла, чтобы он остался со мной ради тебя в нелюбви и тоске?
