- Нормально?
– спросил Саша.
- Вас не зря
сравнивают с Петром Великим, - заметила Жуковская.
- Пока у меня
заслуг для этого примерно столько же, сколько для переписывания учебника Ленца.
А эффективность, наверное, будет не лучше. Я где-то читал, что большая часть проектов
Петра Алексеевича умерла вместе с ним. Что в общем естественно для авторитарной
модернизации. Модернизация быстро растворяется в воздухе, и остается один
авторитаризм.
- Вы не
правы, Ваше Высочество! – заметила Александра Васильевна. – От него многое
осталось. Посмотрите вокруг! Это не допетровская Русь.
- Ампир,
классика, барокко… что там ещё? Да, окно в Европу пока функционирует, и по
балтическим волнам за лес и сало к нам еще что-то возят. Но не сомневаюсь, что
со временем найдется человек, который заколотит его обратно. Ибо наносное.
- Почему вы
так думаете?
- Потому что
Европа – это не мебель с кривыми ножками, не кринолины под юбками и даже не
сортиры со спуском. Это государственные институты, гражданские свободы и
доверие друг к другу.
- Я читала
вашу конституцию, - тихо сказала Жуковская.
- Рукописный
вариант?
- Да.
- Интересно,
сколько их… и как?
- Очень
радикально.
- Это сейчас
так кажется. Лет через десять лежания в пыли будет смотреться махровым
монархизмом.
- Мой отец
всегда был сторонником самодержавия, - заметила Жуковская, - но не самовластья.
- И в чем
тонкая разница?
- Самодержец
может принимать любые законы, но обязан сам им следовать.
- Слишком
велик соблазн в каждом неудобном случае принимать новый закон. Впрочем, для
этого необязательно самодержавие, и ручные парламенты бывают. Но самодержавие
значительно ускоряет процесс.
- Не всегда.
Честный человек не будет этого делать.
- Честным
людям вообще не нужны законы. Как говорится, церковь для грешников.
- Вы часом не
анархист? – усмехнулась Жуковская.
- В анархизме
есть рациональное зерно, в том, что касается самоорганизации общества. Но воры
и обманщики не позволят нам обойтись без власти. Я недостаточно верю в
человечество, чтобы быть анархистом.
Небо за окном
из лимонного и бирюзового стало синем, и хозяйка зажгла свечи, белые и
коптящие. В комнате запахло горелым жиром. Саша поморщился.
- Я много
читаю, - извиняющимся тоном сказала Жуковская, - и мне не хватает восковых
свечей. Вы не думайте, нам их выдают. Четыре белых, одну желтую и три сальных
на день.
- Потерплю, -
сказал Саша. – А что же в крестьянских домах жгут? Лучины?
- Не только в
крестьянских.
Жуковская
села за секретер и взяла примерно такой же письменный прибор, который Саше на
гауптвахту передала Мама́. Написала немецкий вариант письма Ленцу и отдала
Саше.
Он пробежал
глазами, понял процентов десять, но решил довериться переводчице.
- Да, есть в
этом мире вещи совершенно для меня недоступные, - заметил он.
- Почему
недоступные? – спросила она. – Я не сомневаюсь, что вы выучите немецкий.
- Немецкий
выучу. Но почерк! Уважаемый учитель Лагузен, конечно, несколько поправил дело,
но все равно кощунство подписывать этот каллиграфический шедевр моими
недостойными каракулями.
- Не такой уж
хороший у меня почерк, - скромно улыбнулась Жуковская.
- Все
познается в сравнении, - вздохнул Саша.
И подписал:
«Всегда ваш, с неизменным почтением Вел. кн. Александр Александрович».
Она
взглянула, подавила смешок, но глаза засмеялись.
- Во-от, -
сказал он.
