- Ну, да.
Теория малых дел. Открывать физмат школы. Пока не закроют.
- Вы читали
Торквато Тассо? – спросила она.
- Нет, хотя
много слышал. «Освобожденный Иерусалим»?
- Да.
- И что там
натворили «освободители»?
- Ворвались в
город и перебили всех жителей без различия народностей и вер: мусульман,
евреев, православных. Есть средневековая миниатюра с кровавой рекой, которая
вытекает из ворот Иерусалима. Крестоносец вешал на дверь дома щит, что
означало: внутри – только его добыча. И никто больше не смел туда войти.
Завоеватели врывались в дома, закалывали хозяев, с женщинами и детьми, или
сбрасывали их с крепостных стен. На улицах лежали груды тел: мертвые вместе с
живыми. Улицы и площади были усеяны обезображенными трупами с отрубленными
головами. Одну синагогу сожгли со всеми, кто в ней был.
- И автор, который полностью
на стороне крестоносцев. Как он выкручивается? Замалчивает?
- Нет. Совсем нет:
«Все кровью истекает, все полно
Резнёю беспощадной; всюду груды
Остывших тел в смешении с телами,
Хранящими еще остаток жизни».
Жуковская процитировала это по-французски.
- Мне перевести? – спросила она.
- Нет, я понял, - сказал Саша. – По
крайней мере, основной смысл. С французским у меня все-таки несколько лучше,
чем с немецким. Я всегда мечтал о девушке, которая бы знала, кто такой Торквато
Тассо, могла пересказывать его, не бледнея, и цитировать по-французски.
- Здесь все знают, кто такой Торквато
Тассо, - заметила она, слегка покраснев.
- Этого совершенно не может быть, -
возразил он. – В Байрона я еще поверю, в Шекспира – тоже. Я поверю даже в Данте
и Петрарку. Но не в Торквато Тассо! Так как он оправдывается?
- Это Божья кара за
вероотступничество, а крестоносцы – только орудия в руках Господа:
«О суд Небес! Чем долее ты терпишь,
Тем тягостней возмездие твое:
Ты гнев в сердцах воспламеняешь
кротких,
Ты направляешь меч твоих сынов».
-
На Бога вину переложить – это, конечно, остроумно, - заметил Саша. – Господь
все стерпит. Ну, да! Ну, да! Иуда – тоже только орудие в руках Божьих, ведь без
него не было бы ни крестной жертвы, ни спасения человечества. Непонятно только,
почему он проклят, а не прославлен как святой.
- Вы очень странно все трактуете, -
заметила Жуковская. – Я никогда такого не слышала.
- Просто довожу эту логику до конца.
- Да, - кивнула она. – Божий промысел не
снимает вины.
Послышался стук в дверь. И в комнате
возникла Глаша.
- Барышня, мне открывать?
Жуковская, кажется, растерялась и
вопросительно взглянула на Сашу.
- Мы ничего предосудительным не
занимаемся, - заметил он, - так что не вижу оснований прятать меня в шкафу.
- Посмотри, кто там! – бросила она
служанке.
Глаша ретировалась к двери и открыла.
- Ваше превосходительство! – послышалось
из прихожей.
- Это генерал Гогель, - доложила служанка.
Саша встал и вышел навстречу Григорию
Федоровичу.
- Вас обыскались, - пожаловался гувернер.
– Что вы здесь делаете?
- Ну, что могут делать вместе мальчик и
девочка гимназического возраста? – поинтересовался Саша. – Обсуждаем Торквато
Тассо естественно. Поэму «Освобожденный Иерусалим».
Гогель посмотрел внимательно, видимо,
чтобы убедиться, что возраст действительно гимназический.
- А! – сказал он. – И всё?
- Вы проходите, Григорий Федорович, -
пригласил Саша. – Чайку?
Жуковская привстала и протянула Гогелю
ручку для поцелуя. Он галантно коснулся её губами.
