– Всё ещё злая? – тихо добавил он.
– Не злая. Уставшая.
– Тогда постарайтесь сегодня отдохнуть, Бриэль. Вы себе это явно давно не позволяли.
– Итак, пока вам надо находиться в покое, и, надеюсь, завтра вам не будет хуже.
– Как заботливо, – отозвался он без насмешки. – Вы беспокоитесь?
– Я выполняю свою работу, – строго сказала и сделала пару шагов к монитору, чтобы скрыть, как лицо на секунду дрогнуло. – Моя задача – не выпускать пациентов раньше времени, чтобы потом их не возвращали в реанимации.
– Ну, значит, мне повезло, что вы – моя лечащая. И я не против ещё немного пожить в этой роскоши, – он откинулся на подушку. – Кровать мягкая. Медсёстры милые. И вы иногда заходите. Прямо курорт.
Я чуть закатила глаза, но уголки губ сами дрогнули.
Он замечал слишком много.
А я позволяла себе слишком часто забывать, что не имею права улыбаться в этой палате.
– Вы серьёзно? – спросила, снова глядя на него. – Вам правда здесь комфортно?
– Честно? – Он чуть наклонился вперёд, сцепив пальцы. – Комфортнее, чем там, откуда я приехал. А ещё здесь меня не ждут с угрозами, не звонят каждые полчаса и не диктуют, как мне жить. Так что да. Здесь… дышу свободнее.
Я на мгновение замерла.
Это прозвучало слишком… знакомо.
Словно в зеркале.
Опустив взгляд, делаю отметки.
– Ещё два дня, не думаю, что вам потребуется больше времени, чтобы задержаться тут.
– А если я снова “случайно” покажу воспаление? – спросил он с лёгкой улыбкой.
– Тогда назначу вам капельницы, строгую диету и запрещу флиртовать с персоналом. – Я бросила на него взгляд из-под ресниц. – Вы не представляете, как быстро я могу испортить вам здесь отдых.
Он рассмеялся – по-настоящему, легко, тепло.
И это звучало как что-то невозможное в моей жизни. Человеческое.
Я поспешила выйти, пока снова не начала чувствовать себя живой.
А живым здесь было опасно быть.
После выхода из палаты Энцо задержалась в коридоре чуть дольше, чем стоило. Смотрела на белые стены, на бегущих по делам медсестёр, на мелькающие за стеклом капельницы, как будто во всём этом был смысл, которого мне сейчас отчаянно не хватало.
Но работа не ждала.
Следующей была детская палата.
Я зашла с лёгкой улыбкой, сразу вспомнив, как одна из девочек – Лара, семи лет, с опухолью в голове – вчера спрашивала, «почему у тёти Бриэль такие усталые глаза».
Сегодня она меня встретила с плюшевым зайцем и робкой улыбкой.
– Смотри, он выздоравливает, потому что ты ему таблетки дала, – сообщила она, протягивая игрушку.
Присев рядом, я кивнула серьёзно:
– Значит, работает лечение. Отличная новость.
Я поправила Ларе подушку, спросила про аппетит и настроение. Потом была ещё пара детей, каждый – со своей историей, со своими страхами. И каждый – как напоминание, почему до сих пор держусь.
Следующей была палата для пожилых.
Там я задержалась дольше всего.
Старик по фамилии Эльван – один из тех, кто не терял достоинства даже в халате и с капельницей. Он знал, что у него рак, но не говорил об этом ни с кем. Только со мной.
Сегодня он держал в руках старую фотографию своей жены.
– Сегодня пятнадцать лет, как её нет, – сказал он, не глядя на меня. – Знаете, Бриэль… Она бы вас очень полюбила. У вас глаза такие же – будто сразу видят всё.
Мне не нашлось, что ответить. Только мягко улыбнулась и поправила его плед.
Часы тянулись, как мёд.
Я зашла в ординаторскую, подписала истории болезни, просмотрела назначения, сверилась с графиком. Бумаги – это был мой способ зацепиться за рутину. Если контролирую хотя бы документы – значит, всё ещё существую не как вещь.
