С седла мы сползали наперегонки: я — и мой полузадушенный писк.
— Ты что творишь, скотина! — стоило только мне отдышаться, и писк переродился в рык, а я от злости враз позабыла, что передо мной центнер чистой дури.
Центнер чистой дури нервно присел на задние ноги, а моя рука как-то сама собой ухватила его за гриву промеж ушей.
— Ты почему меня не предупредил!
— Так если бы я предупредил — ты бы запретила! — всхрапнул конь.
И вот вроде бы это было вполне логично, но меня отчего-то не успокоило!
— А если бы мне с сердцем плохо стало?!
— Да с чего бы? Я же предупредил, что не уроню!
Треснув эту святую простоту по лбу (“простота” обиженно всхрапнула, но, кажется, более ощутимых потерь не понесла), я плюнула на попытки пробиться к лошадинной совести, я взглянула вокруг…
— Булат…
Мой ласковый тон произвел на него куда большее впечатление, чем рычание и даже побои. Конь на всякий случай отступил на шажок.
— Булатик, скажи-ка мне, друг, а собаку я, по-твоему, для чего с собой звала?
Конь прянул ушами, и в этом жесте мне померещилось легкое признание его лошадиной неправоты. А потом он тряхнул гривой, переступил копытами, будто примеривался и по-простецки предложил:
— Вернемся?
Одна моя половина захотела упасть в фейспалм, как недавно собака, вторая — сесть на задницу и зареветь (ну так, просто, для профилактики, а то я тут уже больше суток, а еще не поревела даже ни разу о своей загубленной судьбе, непорядок, верно?). Возвращаться — тем более, тем способом, который подразумевала эта копытоногая скотина — не хотелось.
Я на всякий случай заглянула за лошадиный круп, изучая изгиб дороги, будто надеялась, что из-за него сейчас выглянет собачья морда. Но нет.
— Он ведь не заблудится? — все же обеспокоилась я благополучием ввереной мне живности.
— Не-е-е, — проржал конь, подумал, и добавил. — Разве что кто схарчит. Но не должны. Ты, хозяйка, им хорошо силушку показала!
Да-да, я помню, я согласна, каменная рожа — моя великая сверхспособность.
Я уже почти готова была отдать приказ если не вернутся, то хотя бы пойти (пойти! шагом! шагом, я сказала!) Витязю навстречу, но тут меня окликнул звонкий детский голосок:
— Матушка Премудрая, сюда, скорее!
Эх, не к добру это, не к добру…
Мелкий пацаненок, лет шести наверное с льняными вихрами, торчащими во все стороны, махал мне шапкой, подпрыгивая и приплясывая.
— Тятенька велел тебя встречать, скорее, там оно!
Я еще раз обернулась на лес и дорогу. На этот раз с тоской: и чего это я решила, что до жилья далеко? Очень даже близко, как бы не чересчур. А потом взяла Булата под уздцы и потянула к въезду в деревню.
На мое счастье я таки опоздала.
Потому что предъявили мне не бедокурящую чуду-юду, а только уже результаты оного бедокурства:
— Вот!
Собачий лай стоял над деревней, как и говорили мне жалобщики. Я тоже стояла, только не над деревней, а над грудой бревен: толстенных, в обхват.
— Что это было?!
— Так овин же, матушка!
Скрипнув зубами, я переформулировала вопрос:
— Что за существо могло это сделать!
— Ну-у-у... так откуда ж знать-то нам, то тебе виднее!
Ага. Виднее. У меня на это одно, очень научное прекрасное определение, подчерпнутое из любимой книги: “щось такэ зубасто”!
Тут и там на бревнах виднелись царапины, избороздившие дерево сантиметра на три вглубь, не меньше.
Мамочка дорогая! И с вот этим вот мне предлагают разбираться?!
