Час кроткой воды - страница 23

Лончаков Шан откровенно не любил.

Хотя, если вдуматься – а кто их любит?

Ученик, подмастерье – дело нужное, кто бы спорил. Конечно, и ученики попадаются всякие. Бывают и ленивые, и вороватые, и тупые, и любители прикладываться к хмельному… одним словом, всякие. Но любой ученик знает главное: он пока еще ничему не обучен и ничего не умеет. На то он к наставнику и пришел, чтобы учиться, а не нос задирать. Ну, а опытный мастер и сам ремесло знает. Но лончак! Но вчерашний подмастерье, только-только прошедший выучку и оттого возомнивший, что он уже все знает и умеет! Этакая радостная розовощекая самоуверенность. На то лончаку и дан год работы под присмотром, чтобы понял – не скакун он еще покуда, а жеребенок-годовичок. Но пока не поймет, пока не обзаведется хоть каким-то опытом, хуже нет, чем эту нахальную брыкливую скотинку на корде гонять. Занятие это, конечно, почетное – кому попало под присмотр лончака не доверят – но уж лучше восемь духов неудачи в дом, чем один лончак под твою руку. Мороки меньше.

Лончаков Шан не любил, и они платили ему полной взаимностью. При первой же возможности, едва только от обязанности опекунов освобождался кто-то еще, лончаки слезно молили перевести их от Шана и Ная к другим напарникам. Начальник управы неизменно соглашался на их просьбы – а потом, спустя самое малое время, озадачивал Шана очередным свежеиспеченным лончаком. Возможно, потому, что вырвавшись из-под сурового присмотра Шана, у других опекунов эти юные умники ходили тихо, глядели смирно, а главное, учились охотно – паиньки, да и только! А ведь ни Шан, ни Най ничего плохого им никогда не делали. Но и потакать самоуверенной бестолочи нужным Шан не считал.

И вот вам, напарники, очередной лончак, извольте радоваться. Молодой да зеленый, ни дать, ни взять – крапива весенняя.

Новый лончак не понравился Шану даже больше обычного. Совсем еще сопляк. И кто его только в таких годах из ученичества выпустил? Тело, еще не успевшее толком избыть недавнюю подростковую угловатость, лихая челка, глаза с озорным прищуром. Даже прозвание у этого юнца несерьезное – Воробей. Тье Воробей. Ну, и куда это годится?

Впрочем не Шану прозваниями считаться. Тому, кто с детства был единодушно наречен Храмовой Собакой, лучше бы о таких вещах и не заговаривать.

Подумав ненароком о своем нескладном, как и он сам, прозвании, Шан досадливо засопел, сбился и поневоле замолк, собираясь с мыслями.

Тут-то в управу и вбежал с воплем: «Там! Убили! Утопили! По голове!» – заполошный крепыш.

Начальник управы просиял.

– Вот вам и работа, всем троим.

И Шан с отвращением понял, что отказаться от высокой чести опекать лончака ему и на сей раз не удалось.

Все, что он мог – принять задание, поклониться и вместе с напарником, прихватив с собой лончака, отправиться вслед за всклокоченным вестником убийства.

Впрочем, убиенный посредством утопления по голове оказался хоть и без сознания, но вполне живым. Как успел поведать по дороге потрясенный событиями вестник, жив он остался, главным образом, заботами Ласточки. Той, которая Забияка.

Бывшую Забияку Шан знал с детских лет и испытывал к ней изрядную симпатию. Между ними было много общего. Они оба родились в нищете. Их ветхие хижины стояли по соседству. Забияка была девчонкой, Храмовая Собака был старше годами, но это не имело значения. Их объединяло куда более важное – обостренное чувство справедливости. А еще – внешность. Оба они, хотя и на разный лад, были некрасивы. Шан со своим обликом кое-как свыкся – но ведь женщине такое тяжелее достается, верно? Вот почему он был рад до ошеломления, когда Забияку присватал рисовальщик Бай. Шан иногда захаживал к ним гости – часто наведываться у него за недосугом не получалось, работа съедала слишком много времени. Доводилось ему, впрочем, как раз во время работы встречать Забияку – отныне Ласточку – вместе с мужем на праздничных гуляниях. Выглядели они рядом забавно. Рослая Ласточка рядом с хрупким мужем смотрелась, как дуб рядом с тростинкой. Но опытный сыщик Шан не обманывался: его проницательные глаза видели, что в этой паре именно тростинка – опора для дуба, а не наоборот. Художник любил жену, и беззащитная нежность этой любви вливала в Ласточку силу на всевозможные свершения. Шан не знал, каким образом Ласточка очутилась на месте происшествия – но раз уж она там очутилась, кому же еще спасти погибающего, как не ей!