– Я, – спокойно подтвердил Веретенников. – Рад, что ты начал вспоминать, Алексей. Это первый шаг к пониманию.
Пражская площадь вокруг них стала расплываться, здания и люди таяли как дым. Вместо них возникали часовые механизмы – огромные, размером с дома, шестеренки и маятники, движущиеся в гипнотическом ритме.
– Что вы делаете со мной? – спросил Алексей, чувствуя себя пойманным в ловушку сна, из которого невозможно проснуться.
– Просто разговариваю, – Веретенников сделал жест рукой, и рядом с ними возникли два кресла. – Присядем? В конце концов, мы с тобой не чужие люди, Алексей. Даже если ты этого еще не помнишь.
– Я не буду ничего с вами обсуждать. Убирайтесь из моей головы!
– Твоя преданность жене похвальна, – Веретенников сел в одно из кресел, проигнорировав протест. – Но Орден Часовщиков использует тебя. Они не рассказали тебе всей правды – ни о Елизавете, ни о тебе самом.
– А вы, конечно, расскажете, – горько усмехнулся Алексей, но почувствовал, как внутри зашевелилось сомнение.
– Со временем, – Веретенников извлек из кармана золотые часы – те самые, которые он оставил в мастерской. – Ты повредил их, пытаясь разобраться в механизме. Это хорошо. Это показывает, что твоя интуиция сильнее блоков памяти, которые они установили.
– Какие еще блоки памяти? Вы несете бред.
– Правда? – Веретенников открыл крышку часов и повернул их циферблатом к Алексею. – Тогда почему ты не можешь вспомнить, что случилось в день аварии? Почему ты не можешь вспомнить, где был, когда твоя жена якобы погибла?
Алексей попытался сосредоточиться на своих воспоминаниях о том дне, но, как всегда, натолкнулся на пустоту. Телефонный звонок, поездка под дождем, мигалки полицейских машин… а между ними – ничего, словно кто-то вырезал фрагмент пленки из фильма его жизни.
– Это последствия шока, – неуверенно сказал он.
– Или последствия темпоральной манипуляции, – возразил Веретенников. – Орден скрывает от тебя правду, потому что боится, кем ты можешь стать, если вспомнишь.
В его голосе звучала абсолютная уверенность, и это пугало Алексея больше, чем сама ситуация. Что, если Веретенников действительно знает что-то важное о нем?
– Чего вы хотите от меня? – спросил он, борясь с ощущением, что разговаривает с дьяволом о продаже души.
– Того же, что и ты, – Веретенников поднялся с кресла и приблизился к Алексею. Его глаза сейчас казались почти человеческими – в них читалась глубокая, застарелая боль. – Я хочу исправить прошлое. Вернуть то, что было отнято. Моя дочь, Алексей… Часовщики позволили ей умереть, хотя могли спасти.
– Ваша дочь? – эта неожиданная откровенность застала Алексея врасплох.
– София, – голос Веретенникова дрогнул, и в этот момент пространство вокруг них снова изменилось. Теперь они стояли в больничной палате, где на кровати лежала девушка лет шестнадцати, неподвижная и бледная, опутанная проводами и трубками. Рядом с кроватью сидел сам Веретенников – но моложе, без седины в волосах, без той уверенности во взгляде. Его плечи были опущены, а в глазах стояли слезы.
– Темпоральная саркома, – объяснил нынешний Веретенников, стоя рядом с Алексеем и наблюдая за этой сценой из прошлого. – Редкое заболевание, возникающее у людей с врожденной чувствительностью к темпоральным потокам. Опухоль, растущая одновременно в нескольких временных измерениях. Традиционная медицина бессильна против нее.
