Эмма проснулась от стука дождя по крыше. Её комната была маленькой, с деревянными стенами, потемневшими от времени, и окном, что выходило на серое небо. Она потянулась, зевнула, сбросив одеяло на пол – старое, с выцветшими цветами, что сшила её бабушка. Утро пахло мокрой землёй и кофе, который варил отец внизу. Эмма жила просто: старый дом на краю городка, мастерская часовщика в пристройке, и никаких чудес – только тиканье часов да шорох дождя.
Она спустилась по скрипучей лестнице, босая, в длинной футболке и шортах. Отец, седой и сутулый, стоял у плиты, помешивая кофе в турке. Его очки сползли на кончик носа, а руки – грубые, в пятнах от масла – двигались ловко, как всегда.
– Доброе утро, пап, – сказала Эмма, ставя чайник.
– Утро, – буркнул он, не отрываясь. – В мастерской куча работы. Поможешь?
– Как всегда, – ответила она, улыбнувшись.
Эмма любила мастерскую – тесную, пропахшую металлом и деревом. Там она сидела часами, разбирая старые механизмы, что отец приносил с блошиного рынка. Её пальцы знали каждый винтик, каждую пружину, и она напевала – тихо, что-то своё, без слов, пока работала. Её жизнь была спокойной: школа осталась позади, друзей немного, парни не интересовали. Она мечтала о чём-то большем, но не знала, о чём. Часы были её миром – простые, земные, без магии.
Днём она вышла на крыльцо, держа кружку с чаем. Дождь стих, оставив лужи, в которых отражались облака. Эмма смотрела на них, думая о глупостях – о том, как было бы здорово найти что-то странное, необычное.
Эмма допила чай, стоя на крыльце. Влажный воздух пах травой, и она вдохнула глубже, будто могла уловить что-то большее, чем серый городок. Её жизнь текла ровно, как река за домом, но иногда в ней мелькали искры – вроде того парня, что появился неделю назад. Его звали Марк – высокий, с растрёпанными каштановыми волосами и улыбкой, от которой девчонки на улице краснели. Он зашёл в мастерскую отца купить часы – старые, с потёртым кожаным ремешком, – и с тех пор стал захаживать чаще.
– Эмма, ты сегодня в мастерской? – крикнул отец из дома.
– Да, иду! – отозвалась она, допивая чай и возвращаясь внутрь.
Марк ждал её там, у верстака, вертя в руках сломанный будильник. Его джинсы были в пятнах краски – он говорил, что чинит машины, но Эмма подозревала, что он просто любит возиться с чем попало.
– Привет, – сказал он, глядя на неё с той самой улыбкой. – Я тут подумал, может, починить это? Вместе?
Эмма пожала плечами, но уголки губ дрогнули.
– Если хочешь тратить время на хлам, то давай.
Она села рядом, взяла отвёртку, и они принялись разбирать будильник. Марк болтал без умолку – про машины, про то, как видел радугу над рекой, про свою собаку, что жуёт носки. Эмма слушала, напевая под нос, и иногда смеялась – смех был лёгкий, как ветер.
– Ты всегда такая тихая? – спросил он, глядя, как она крутит винтик.
– Только когда не хочу говорить, – ответила она, и он засмеялся.
Отец прошёл мимо, буркнув: "Не сломайте мне стол," – и ушёл за инструментами. Марк подмигнул Эмме:
– Он меня боится, да?
– Он боится, что ты утащишь половину мастерской, – сказала она, и они оба хмыкнули.
Эмма любила утро в мастерской – тишину, что нарушал только стук дождя или шорох отвёртки. После чая она сидела с Марком, разбирая будильник, пока отец возился в углу с какими-то пружинами. Марк был как щенок – болтал, смеялся, тыкал её локтем, когда она слишком долго молчала.
