Последнее, что мы видели из иллюминатора – это, как растроганный дядя Акакий смущенно протирает стекла своих очков огромным носовым платком, а тетя Ксения, не стесняясь, плачет навзрыд. Отдых на Юге в тот летний сезон безусловно удался…
А теперь вернемся опять к нашей музыкальной теме. Где-то много позже, уже под Новый год, я, перебирая свои пластинки, вдруг случайно задержал взгляд на одной из них. И какое-то, до селе неведанное мною чувство непонятного восторга вдруг охватило меня всего. Предчувствие чего-то давно забытого и бесконечно возвышенного теплой широкой волной наполнило душу предвкушением райского блаженства. Просто чудо какое-то! Даже голова закружилась и в ней, где-то в самом низу, в бездонной ее глубине тихо заиграла божественная музыка…
Вы, наверное, такое тоже ощущали. По-французски это называется дежа вю, что на русский непереводимо. Это слово означает редкие моменты жизни, когда, ни с того, ни с сего, вам вдруг начинает казаться, что все, что с вами происходит, когда-то уже было. Вдруг вспоминается, что когда-то вы точно также держали в руках именно эту пластинку, причем в этом самом месте и с таким же приятным вожделением. Самым удивительным было то, что это была самая обыкновенная пластинка, какая-то банальная классика – не то Шопен, не то Брамс. Такой музыки я, к стыду своему, никогда не понимал, а потому и не любил. Единственно, что мне тогда нравилось – это классический джаз, типа Гленна Миллера из «Серенады Солнечной долины», помните: «Пабара-ра, пара-ра рара рара рара, – пабара-ра…
Нет, согласитесь, – классический джаз – это все-таки вещь! Хотя и все эти Брамсы – может быть тоже, особенно для тех, кто понимает… Я разве спорю…
Именно поэтому я так тогда удивился, что на мгновение даже подумалось – вот оно! Пришло, наконец! Волшебная сила искусства сама пробила брешь в моей толстокожей, скабрезной и заскорузлой душе. Меня так разобрало, что в тот момент я просто вожделел то, что лежало передо мной…
Дрожащими руками, и чуть не разорвав конверт, я буквально вытряхнул из него эту так возбудившую меня пластинку, и моя восторженность мгновенно нашла свое объяснение…
Какая мерзкая меркантильность! Вместе с пластинкой из пакета фиолетовой бабочкой выпорхнул тот самый, спрятанный мною несколько месяцев назад и за грузинским гостеприимством напрочь забытый, такой приятный и такой желанный, новенький пахучий и хрустящий четвертной банковский билет…
Осторожно, двери закрываются!
Побежал он на перрон,
Влез в отцепленный вагон,
Внёс узлы и чемоданы,
Рассовал их под диваны,
Сел в углу перед окном
И заснул спокойным сном…
– Это что за полустанок? —
Закричал он спозаранок.
А с платформы говорят:
«Это город Ленинград».
Маршак Самуил
Я с раннего детства наизусть знал эти детские стишки про рассеянного с улицы Бассейной. Видите, – оказывается, не забыл их и до сих пор. По памяти воспроизвел. Да и вы, наверное, их помните? Про то, как этот рассеянный, не смог даже самостоятельно выехать из города, потому что перед этим, он зачем-то «направился в буфет (якобы) покупать себе билет», а потом «в рукава просунул руки – оказалось, это брюки», ну, и так далее про гамаши и все прочее. Чувствуете? Вроде бы по первости все такое смешное, детское и, казалось бы, безобидное. Ан нет, дорогие мои! В буфет, как вы знаете, направляются не за билетом, а совсем по другому поводу, а руки суют куда не надо, как правило, только находясь в определенном состоянии, я бы даже сказал, в его определенной клинической стадии. Вы еще не поняли, к чему я клоню?
