Первым камнем преткновения для переводчиков являются уже начальные строки. Отсутствие пунктуации в старотатарском языке на арабице создало ситуацию, подобную классической: «Казнить нельзя помиловать»:
Кардан ак, сөттән дә аграк, актан ак
Падишаһ ачты «Мөнафис» нам канат.
Җыйды халкы шул канатның астына,
Тулды өч йөз ел Романов нәсленә.
(Белее снега, белее молока, белее белого,/
Падишах раскрыл крыло под названием
«Манифест»./ Собрал народ под этим крылом/
Исполнилось триста лет династии Романова.)
Кто или что тут белее снега и молока: падишах или «Манифест»?
В татарской культуре семантика белого цвета имеет особое значение. Установлено, что «концепт «ак» (белый) является одним из ключевых цветов концептуализации мира, во многих фразеологических единицах символизирует любую антитезу из ряда общечеловеческих ценностей: добра и зла, правды и лжи, социального верха и низа, поэтому существование его – основополагающе для категоризации и оценки явлений. Слово «ак» (белый), обладая большим спектром метафорических значений, в разных примерах заменяет множество разнородных лексем, что само по себе представляет уникальный феномен. Очевидно, ни одна другая языковая единица (за исключением местоимений, являющихся особой частью речи) не способна вбирать в себя такое количество значений»[79].
Рассмотрим известные переводы указанного произведения Тукая.
В переводе В. Ганиева белым является «Манифест»:
Под белые крыла, под крылья «Манифеста»
Царь подданных зовёт (но всем ли хватит места?)
Снегов и молока тот «Манифест» белей;
Романовы, цари, справляют юбилей.
А вот перевод самого Нияза Ахмерова, значительно превысивший размеры одного четверостишия:
Триста лет Романовых держава
Осеняла земли и моря.
И сегодня вновь венчает слава
Род и имя русского царя.
Молока белее слава эта,
Ярче снега, чище белизны.
И летит, как знаменье рассвета,
Весть о ней во все концы страны.
Словно крылья птицы белоснежной
Манифест раскрыл нам белый царь.
И под сенью крыльев и надежды
Собрались народы, как и встарь.
Таким образом, Н. Ахмеров утверждает, что и царь белый, и слава его белая, и «Манифест» тоже. Здесь имеет место художественная трансформация оригинала и попытка передать русскому читателю каждый эпитет Тукая пространно и доступно.
Возможно, наиболее выигрышным и «изобретательным» в данном случае является перевод В. Думаевой-Валиевой, которая, как и Тукай, оставляет вопрос открытым:
Белее снега, молока белее
Простер царь «монафис» в честь юбилея.
Сбирает свой народ под крылья эти.
Романовы справляют три столетья
[80].
На наш взгляд, сам Н. Ахмеров, утверждавший, что универсальность лирики Тукая всегда дает возможность «найти поэтические иллюстрации для подтверждения любого идеологического направления», не сумел освободиться от идеологии и адекватно перевести мысли Тукая о русском царе. В заключительной части стихотворения, которая в переводе существенно превосходит объем оригинала, многократное обращение к императору придает речи величаво-торжественный характер, соответствующий идейно-художественной установке переводчика – возвеличить русского царя:
Государь! Народа поздравленья —
Малый дар от любящих сердец,
Тех, кто славит праздник единенья,
Весь твой род, и скипетр, и венец.
Государь! Одно лишь только имя,
Только слово русского царя
Нам осушит слёзы вековые,
Слово правды с сердцем говоря.
Государь! Скажи нам это слово,
