Человек своей судьбы - страница 3

В этот момент из глубины лагеря послышался шум – голос командира, и люди начали собираться у центра лагеря.

Из глубины лагеря донёсся голос:

– Антуан! Капрал Клегг зовёт тебя!

Антуан встал, пожал Гюнтеру руку и ушёл в сторону светящихся фонарей. У старого пня стоял высокий мужчина в шинели. Одна из его ног была деревянным протезом, прочной и крепкой, способной выдержать долгие переходы и утомительные бои.

– За доблесть и мужество в бою у реки Рона, за спасение женщины и ребёнка, за отражение атаки превосходящих сил… – начал он. – Передаю тебе командование отрядом.

Издалека снова донеслись крики: Антуана несли на плечах товарищи, а кто-то пел партизанскую песню. Лагерь, несмотря на близость смерти, жил. Жил, как только может жить свободный человек среди леса, огня и истории, разворачивающейся прямо сейчас.

Когда мы праздновали мою победу, казалось, лагерь наконец выдохнул. Костры потрескивали, кто-то пел старую песню вполголоса, кто-то наливал по жестяной кружке. Но даже среди радости – вспыхнул спор.

– Да я эту серую крысу к лагерю на пушечный выстрел не подпущу! – рявкнул один из бойцов. – Пусть катится обратно в свой Берлин!

– Глянь на Гюнтера, – спокойно заметил кто-то из толпы. – Он тоже немец. И ничего, с нами плечом к плечу уже который год.

– А этот, Ринго… Молчит всё время, будто воды в рот набрал. Шпион, не иначе. Глаза у него слишком умные.

Пока шёл спор, Ринго стоял чуть поодаль, не отрывая взгляда от огня. Словно знал, что каждое слово касается его – но не отвечал, не дергался, только пальцы сжимали кружку сильнее.

Антуан поднялся, не повышая голос, но его слова прозвучали как выстрел:

– Хватит. Он пришёл к нам сам. Не с оружием – с пустыми руками. И пока не доказано обратное, он под нашей защитой. А если окажется предателем – не будет пощады. Оставим его одному, пусть решает свою судьбу.

Наступила тишина. Один из самых ярых спорщиков почесал щёку, переглянулся с другими и буркнул:

– Ладно… командир. Тебе виднее.

Тяжесть в воздухе медленно рассеялась. Кто-то подлил кассуле в котелок, кто-то снова запел, а Гюнтер усмехнулся, откинулся на спину и, приподняв руку в кулаке, сказал:

– Ну что, кто ещё хочет кассуле? Пока горячая, как ненависть к фрицам!

Смех прокатился над кострами – усталый, но настоящий. Кто-то хлопнул по плечу соседа, кто-то поднял кружку повыше. На миг показалось, что война где-то далеко.

Таким я помню сорок четвёртый год. Не всё в жизни – победы. Но именно такие водовороты событий и определяют, кем ты станешь, и что будешь делать дальше.

Франция, Мазе-Сен-Вуа. 8 мая 1944 год. Два месяца спустя.

Тишина стелилась густым туманом, не нарушаемая ничем, кроме тихого шороха ветра, скользящего по грязной земле. Я помню тот день: беззаботная искра вспыхнула пожаром, а затем, словно во сне, увлекла меня в прошлое.

Я стоял, сжимая в руках бинокль, всматриваясь в чёрные силуэты на горизонте – траншейные окопы, в которых укрывались наши враги. Мои пальцы застыли на стекле. В темноте угадывались знакомые очертания, но в то же время они были пугающе чужими. И всё же именно здесь, в этой мёртвой земле, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо.

Между самоотверженностью и детской мечтой – я оказался здесь. Я просто хотел жить, как все. Но теперь стою на грани двух миров, как забытое воспоминание, пыль, поднятая боем. Север и Юг. Я между ними, словно ветка, рвущаяся на части.