С трех до семи лет Глеб ездил в Нойдалу каждое лето. Отец уже тогда недолюбливал деда, но родителям нужно было «время для себя». Да и мать еще общалась с Иваном Павловичем. Жалела его. Говорила, он сам не свой после смерти жены.
Глеб любил бывать у деда. Сам он этого не помнил, но так говорила мать.
Когда Глебу было семь, дед не доглядел за ним. А дальше были болота, пахнущая гнилью вода, заполняющая легкие, чей-то хохот и страх, наполняющий тело свинцом, тянущий вниз, куда-то в ледяную черноту.
Кто спас Глеба? Почему дед позволил ему уйти на болота? Чем был занят, пока внук ходил один по лесу? Глеб не знал. Помнил только, что это потом он три месяца молчал. Смотрел куда-то в пустоту, не отзывался на свое имя, забывал есть и пить. «Стал овощем», говорил отец.
Посттравматическое стрессовое расстройство. Так это назвал психиатр. Наверное, диагноз был бы другим, расскажи Глеб, что время от времени ему мерещилось всякое. «Шизофренические глюки», как говорил отец.
Глюки выглядели как обычные люди. Вернее, от обычных людей их никак было не отличить. Они так же двигались, говорили и улыбались. Только вот никто, кроме Глеба, их больше не видел.
Случались глюки где угодно.
Порой мать заставала его, мило болтающим с пустотой посреди магазина или аптеки. Время от времени то же самое происходило в школе. Одноклассники смеялись. Думали, Глеб шутит. «Юморист», закатывали глаза учителя. Но лучше считаться клоуном, чем психом.
Отец твердил, что никогда никому нельзя рассказывать о глюках. Иногда он объяснял это тем, что так лучше для Глеба. А иногда, когда выпивал – а в последние годы перед разводом он стал часто выпивать – говорил совсем другое. Наклонялся к Глебу, близко-близко, и шептал:
– Думаешь, я мечтал иметь сына-шизофреника?
Мать сначала плакала.
– Почти все мои родственники сошли с ума, – всхлипывала она, – Говорили сами с собой, уходили в лес и не возвращались, воображали себя знающими.
А потом начала злиться. Обвинять во всем деда. Может, Иван Павлович правда был виноват. Как сказать наверняка, когда не помнишь толком, что произошло? И…
Нет, все, хватит воспоминаний. Иначе Глеб никогда не заснет.
Он перевернулся на живот и открыл глаза. Досчитал до трех – медленно, очень медленно, как учил психолог. Сосредоточился на том, что вокруг него. Расписная тумбочка – боги, почему вся мебель в дедовом доме в рисунках? – белеющая на ней Nokia, наушники, рюкзак в углу. Надо заставить себя подумать о чем-нибудь скучном. Таком скучном, чтобы начало клонить в сон. Надо…
Тук-тук-тук.
Глеб замер. Снова ветка стучит в окно? Нет, не похоже.
Тук-тук-тук.
Кажется, кто-то стучал в дверь. Сердце замерло. Вдруг захотелось, как в детстве, накрыться одеялом с головой, а еще лучше забраться под кровать. Спрятаться от неведомой опасности.
Тук-тук-тук.
Раздался приглушенный голос деда – кажется, он что-то проворчал на вепсском – чиркнула спичка и послышались шаркающие шаги. Скрипнула дверь и потянуло сквозняком. Выходит, дед открыл тому, кто стучал. Но зачем? Кто вообще может прийти к Ивану Павловичу посреди ночи?
Зазвучали голоса. Дедов и другой, мужской, низкий, не голос – рокот далекого грома. Глеб прислушался.
Понять, о чем говорят дед и ночной гость, было сложно. Кажется, Ивана Павловича просили о помощи. Ночной гость умолял куда-то его «проводить». Дед зашептал что-то в ответ. «Глеб», «не разбудить бы», «мало ли, что мальчик может подумать» – вот и все, что удалось разобрать.
