Рейн обменялся с Иртом взглядами с сомнением. Оба работали в Инквизиции уже четыре года, и за это время глава отделения сменился пять раз. Третье отвечало за политические преступления, и малейшая ошибка стоила места. Несмотря на благородный вид, Энтон вовсе не внушал надежды, что сумеет продержаться дольше других.
– Я новый глава Третьего отделения. Те, кто был до меня, не справлялись со своей работой, и их выкидывали за дверь спустя пару месяцев. Я не согласен на такую судьбу. Скажу честно: я хочу продвигаться, и вы – мой инструмент в этом. Но я привык использовать только лучшее.
Рейн поставил локти на стол и подпер голову руками. А все же Энтон отличался от других. Если он решил сделать ставку на практиков, это могло оказаться как умнейшим ходом, так и великой глупостью. Главы отделений редко обращали на них внимание, и посмотреть, что из этого выйдет, было даже интересно.
– Вы знаете, что в Кирии сейчас неспокойно, и у Инквизиции много работы. Первое отделение не успевает бороться с врагами Церкви. У второго столько дел, что его уже можно назвать гвардейским полком. Ну а мы стережем покой короля и Совета, и для нас работа не кончается никогда. – Энтон сделал паузу и оценивающе посмотрел на собравшихся. – У нас много дел сейчас и еще больше впереди. Доверять случайному распределению я больше не собираюсь, я узнаю, на что вы способны, и найду применение. У каждого инструмента свое назначение, верно? – Д-Арвиль улыбнулся. В его улыбке не было заигрывания или лести – скупые факты да голый расчет.
Рейн так широко улыбнулся в ответ, что порадовался, что улыбку не видно под маской. Да, для каждого инструмента свое назначение. Ноториэсов брали в Инквизицию, потому что знали: им нечего терять. Там, где другой может послушать совесть, дать слабину, не может ноториэс. Так все думали и ждали этого.
Рейн переглянулся с Астом. А что, разве у них был выбор? После перевоспитания любая жизнь становилась подарком. Его выгнали из школы, и даже влияние отца не помогло. Да что там, отец тоже потерял свое место: у главы Восточной Церкви не могло быть сына-ноториэса.
Сначала Рейн раздавал газеты. Приходилось прятать заклейменное лицо, отводить взгляд. В шестнадцать его взяли работать на скотобойню. За убийство людей платили больше, а семья отчаянно нуждалась в деньгах – и Рейн вступил в Инквизицию. О да, он стал специалистом в том, что другие не могли.
– Я разделю вас на группы, – продолжал Энтон. – Каждая получит несколько заданий, и я увижу, каковы вы в деле.
Рейн снова ухмыльнулся. Какие же темные делишки замыслил Д-Арвиль, что решил подружиться с практиками? Метил на место главы Инквизиции и не гнушался ради этого ничем?
– И что это за задания будут? – Ансом хмурился и буравил нового главу взглядом.
Энтон вальяжно откинулся на спинку кресла:
– Все по-прежнему, – он улыбался. – Кого-то припугнуть, у кого-то вытащить правду, кого-то защитить. В конце концов, все мы служим королю и выполняем его волю.
Рейн едва сдержался, чтобы не хмыкнуть. Королю, ему самому, да. Все знали, что он был собачонкой на поводке в руках Совета.
– Вас здесь десяток человек, и завтра вы понадобитесь мне все. Получено донесение об ученых, которые проводят запретные эксперименты.
Рейн снова переглянулся с Иртом. Все как всегда.
Традиция передавать корону от отца к сыну прервалась со смертью последнего прямого потомка Яра. С тех пор короля избирал народ – на словах. На самом же деле члены Совета сражались за право возвести на трон своего ставленника, и их борьба была сложнее любой шахматной партии.
