Конечно, тот хотел посидеть наедине с ним и в доме. Но как бы он это осуществил, когда эта, побыв чуть в здании администрации, выбежала снова к ним, и молча, грозно сверкая глазами, уставилась на Куренкова старшего, что тот ей, видимо, скажет. С досады тот хлопнул руками по своим коленям, встал, шумно вздохнул, слепо сунул руку сыну, прощаясь.
– Ты, когда собираешься уехать, спросил он еще у сына, явно уже, еле сдерживая, чтобы не накричать на свою пассию.
– Да все, папа, – ответил он, тоже, явно нервничая. – Мне теперь, сам видишь, резона нет оставаться здесь больше. До утра, так уж и быть, переночую дома. Соберу бумаги мамы, фотки, а утром, отправлюсь на станцию. В одиннадцать там, поезд мой будет, до моего города. Ладно, папа. Завтра, думаю, проводишь меня?
И ушел, с досадой на эту «выдру», что помещала им, чуть еще посидеть на этой лавке, с родным человеком. Куда еще ему теперь, пока он еще в деревне? Пройтись бы по деревне? Но, а что ему, это дало бы? Поэтому, осталось ему только, добежать до магазина, как с полчаса назад, решил, до оформления бумаги в администрации, на право владения каменного дома. Так и быть, купит он там немного продуктов для еды. Купит и бутылку водки. Пригласит соседку Марию Петровну, чтобы помянуть маму. А там уж, по обстоятельству… найдутся бумаги мамы, сложит их в свою сумку, да и фотокарточки семейные, надо ему собрать в одну коробку. Память, все же. А то, что отец у него такой, в присутствии этой «Люды», так он, по сути, не должен собственно вмешиваться в его личную жизнь. «Так сложился жизнь его. Тут ничего не попишешь. Мамы нет, а ему тоже жить надо», – говорит это вслух уже, Куренков, переступая дощатый порог магазина.
Магазин этот, был каменный, из белого силикатного кирпича. Он строился, когда он, еще учился в школе, тут в деревне. Кажется, это было, когда он заканчивал восьмой класс. Конечно, когда строился магазин, как все деревенские мальчишки, забредали много раз туда, лазили по его строящим стенам, подвалам. Теперь этот подвал, видимо, складывали, привезенный из района продукты, а сам магазин, был внушительным. Из двух пристроек, он был. В одном тогда, продавали продукты: сахара, крупы, вареную колбасу, хлеба, а в другом, одежду для местного потребителя. Это, раньше так было. Теперь, ему неизвестно, как обстоят там дела. Три года, там он не был. На оплеванном крыльце магазина, он встретил двух мужичков, из местных, бывших механизаторов широкого профиля. Пьяненькие уже. Один из них, оторвался от своего пьяного дружка, приветственно поднял руку ему. Видимо, узнал его. Качаясь, подошел.
– Володька, ты что ль? В магазин? Выручай. Сотенки у тебя не будет? Не хватает, а Машка, черти ее съели, в долг не отпускает сейчас. Выручай, а?
Что уж тут ему сказать. Без слов, молча выгреб, из кармана брюк, мелочи. Было там больше, что тот просил, не пожалел. Высыпал ему в горсть в руку. Не хотелось ему сейчас, завязывать с ним разговор.
– О! – замурлыкал тот, тут же забыв его. – Живем, Иван!
Он не стал уже выслушивать, о его пьяном бреде, открыл дверь магазина, оказался внутри.
Было в магазине, кроме продавца Марии – Машки, еще несколько женщин. Видимо, за хлебом пришли. Теперь – то их, отучили печь хлеба в доме. Колхоза нет. Нет и урожая, как раньше выдавали за работу, за место денег. Увидев в дверях сына парторга, Володьку, все хором повернулись к нему, сладострастно растянули свои губы, поздоровавшись.
