– Володька, ты это, что ли? – спросила одна из них, изумленно хлопая ладошками по своим бокам.
Была эта тетка Пелагея, из его улицы, с двумя домами дальше, от его мамы дома. Сын у нее, погодок был ему. Вместе в одном классе просидели все школьные годы. Он потом, после школы, отправился в город учиться, а сын её, остался дома, потом, мама его известила письмом, что его забрали в армию. А в Чечне, вскоре, он и погиб. Сын у тетки Пелагеи, был не единственный. Младший сын у нее еще был. В этом году, должен был школу заканчивать. Еще, кажется, дочь у нее была. Раньше, вместе с мужем, в колхозе трудились. Он, как все деревенские, механизатором был широкого профиля, а она, то ли на ферме, то ли где – то отшивалась, выполняя разную, тяжелую повседневную работу колхозницы. Забыл уже он, где она трудилась. В те времена, когда еще колхоз у них был, обычно колхозный бригадир, просто зачитывал по утрам, по местному радио, кому, куда выходить на работу. Эти колхозницы в основном, на подхвате тогда трудились в колхозе. То, на токе. Это осенью. В пору уборки зерна, из полей. Кто еще там, силос зимою выгребал из ямы, для колхозного скота, а кто и, в район, на машине отправлялся за жомом, на сахарный завод. Всем тогда работы хватало. А теперь, невольно оказавшись в магазине, ему уже все равно было, кто кем раньше трудился в колхозе его сельчане. Да ведь он тогда, был всего на всего школьником. Судя по её теперешнему виду, она не старше была его покойной мамы, но в сельской местности женщины, все, поголовно, от тяжелой колхозной работы, рано старели. И она, была не исключением. Сейчас она, была в платке цветастом, и в сером пальтишке. На её с венами набухшей руке, в сетке, просматривался буханка хлеба. Видимо, что хотела, купила, и собиралась уходить из магазина, а увидела его, из -за любопытства осталась. А другая, была намного ее моложе. Фуфайке. А еще она оказалась, задиристая. Тоже в платке. Лет тридцать не больше ей было. Она буханку хлеба, держала на изгибе руки. Эту женщину, Куренков не помнил. Подумал. «Пришлая, может?» А продавец Мария – Машка, наоборот, сейчас, тяжело своими габаритами улеглась на прилавок, уставилась безликими глазами на него.
– Ты, Володька, чего хочешь – та купить?
– Здравствуйте, прежде, – здоровается он. – Мне, пожалуйста, тетя Маша, граммов триста колбасы свесила бы…
– Чего еще хочешь? – А еще торопливо вставила. – К мамке приехал? Прими соболезнование. Тут мы её…
Володька пропустил ее слова мимо своих ушей, попросил у нее еще: бутылку водки, хлеба, килограмм сахара и граммов двести сливочного масла.
– Положить в пакет?
– Если можно?
– Когда приехал – та? На кладбище еще не был у мамы?
– Был, с утра еще. Завтра уезжаю.
– О! Господи! Как рано умерла она, – запричитала она.
Володька, не стал ее выслушивать. Молча, схватил поданный тетей Марией – Машкой пакет с продуктами, расплатился, тихо вышел из магазина.
На улице, то есть на крыльце, его снова встретили, эти подвыпившие мужики. Снова тот, было сунулся к нему, посмотрел на него мутными глазами, махнул рукою.
– Это все ты, Володька, – вымолвил он, пьяно.
А он, после, тоскливо обвел улицу, с однотипными домами, выстроенными, когда – то колхозом, как бы прощаясь, заторопился к своему дому. Конечно, он был сейчас, злой на себя. И зачем он, потащился в магазин? Спрашивается. Ведь в его жизни, ничего не изменилось. Неужели он, подсознательно хотел, чтобы сельчане сочувствовали его горю? Зачем ему это? Да и, что изменилось бы в его жизни? Ничего же. Только расстроил себя, дал слабину себе. Теперь иди на виду у всех, трясись, боязливо бросая по сторонам, чтобы кто – то еще, не выскочил к нему навстречу на дорогу и не заорал: «Здорово, Володька!»
