– Скорее, – сказала она еще. – Торопись, Володя.
Оставшись наедине со своими мыслями, он уже видел перед глазами, свою готовую статью. Он так и сделает, из трех частей. Первое, разговор с директором, второе, с начальником цеха, где произошла авария, третье, добавит в статью, реплики рабочих. Ну и, добавит еще разговор, с тем рабочим, которого встретил по дороге к директору. Главное, только, чтобы редактор одобрил его статью. Если он не испугается, статья, конечно, будет напечатана в газете. А свою задержку, он потом Лариске объяснит. Настроение его, от такого расклада, сразу поднимается. Просит разрешения у таксиста, можно ли ему закурить.
– Кури, – говорит ему таксист. – Окно только приспусти.
Поэтому, до Ларисы они доехали одним махом. Когда он подъехал, она уже стояла у крыльца своего архива. А он, расплатившись отговоренной суммой с таксистом, вышел навстречу к ней, которая тут же с упреком накинулась на него.
– Где ты был? Жду, жду тут тебя. Мне уже неудобно, перед своими коллегами.
– Извини, Лариса, – Куренков нежно притянул ее к себе. – Работал, ездил на завод.
– Ты что, Володя, пил? От тебя, вроде, попахивает водкой.
– Было дело, Лариса. Когда в кафе обедал, до поездки на завод, выпил рюмку для храбрости. Ну и, конечно, я зажевал жвачкой, чтобы запах водки, отбить изо рта.
– Ладно. Побежали. Тут близко. Всего две остановки. На рынок забежим. Куплю я тебе рубашку. Вчера я еще приметила, воротник у тебя, притертый. Прости, не обижайся. Я так решила.
– Мне неудобно, Лариса. Как это так. Рубашку я сам бы купил.
– Знаю, купишь. А я хочу тебе сама купить. Все. Решено.
Пешком отсюда, от ее архива, чуть далековато, потому они до рынка, доехали на маршрутном автобусе. Конечно, судя по его выражению лица, он не ожидал до такого поворота, и ему, действительно, было неудобно, перед нею. Надо было ему, все же, после кафе, сменить рубашку. Этот, который на нем, он знал, ворот, действительно, был чуть притертый. Как он так опростоволосился? Смеха – панорама, точно. Стыдно ему даже. Что поделаешь. Видимо. Теперь, для присмотра за ним, мамы нет.
«Какая она внимательная», – мысленно даже похвалил он её, помогая ей на остановке, сойти из ступеней автобуса.
На остановке, как всегда, народа ожидающих своего транспорта, было много. Рынок, все же. Лариса, когда ехали, только молчала, влюблено прижимаясь грудью к нему. А груди у нее высокие. От её прикосновения, он даже вспотел, краснел, а она только, подсмеивалась над ним. А на рынке, она его сразу повела, в этот павильон, где рубашками торговали.
– Выбирай, – сказала ему, влюблено касаясь грудью к нему. – А я потом, оценю. И быстрее, – зашептала она горячо еще, в ухо ему. – Мне уже не терпится, оказаться дома.
Что тут ему выбирать. Ясно и так. У него один цвет рубашки, который ему нравится. Этот цвет неба. Когда он, еще был маленький, всегда за околицей, своей деревни, смотрел на этого ясного неба, а там, еле заметно глазу, видел он маленькую точку и заливающий трель соловья. Вокруг него, под ногами, травы. Падай на него, валяйся, слушай с трепетом сердца, этот трель соловья. И никого вокруг, кроме него. Он и соловей, в ясном небе. Поэтому он и, говорит Моно Лизе.
– Видишь, какие мои глаза.
– Ну, вижу. Цвета неба. Такого цвета, что ли хочешь, Володя? Давай тогда выбирать. Вот, мне это нравиться. Как тебе.
– Пойдет, – хмыкает он. Неудобно же. – Добавить тебе деньги?
