Цвет страха. Рассказы - страница 3
Все деревни глухие – в окрестных, более-менее безопасных, областях – облазаны…
Карьера – по причине возраста и ресурса связей – вся исчерпана…
Но нет, получилось и получается, полного покоя!
Смысл – он ведь смысл.
И теперь.
Что же и как взять – чтоб можно было взять.
Ещё.
И лучше б ещё – и после ещё.
Куда девать нажитую привычку и цель?
Чтоб – главное, самое главное – знать о себе самом, что ты не в дураках и даже не в простаках…
И вот.
После долгих ночей и одиноких лесов… странная догадка!
Взять ещё – чтоб не быть и не остаться навек в простаках – можно… только в самом себе.
Ну что ж.
И это неплохо.
Даже хорошо. – Ты сам перед собой как никто доступен.
Но ведь ты… хочешь не хочешь, надо признать… такой же, как все!
В чём же догадка?..
Тем более – в любую минуту, не завтра, так через год, ты можешь, как вон сплошь и рядом, умереть, помереть…
А в том и догадка. – Не зря она такая неожиданная.
Даже прямо-таки открытие!
Ведь если он, Верин, умрёт – с ним случится, с ним произойдёт… нечто необычное, необыкновенное.
Да… кожа, мясо, кишки и всё прочее… да, сгниют…
Но!
Вот это и есть находка…
Жутко-сладко её даже самому себе мысленно промолвить…
Скелет – скелет его не сгниёт!
Вон по телевизору: там и тут раскопки…
Всё от тела и одежда на теле, и сам гроб – всё сгниёт, а скелет его, Верина, – останется цел.
Цел как-то так – что цел, да и всё.
Навсегда не навсегда… это лишь пустые красивые слова…
И что потом будет там, вверху, – то есть здесь, где он пока, – тоже: какая нафиг разница…
Главное, главное: что бы и кто бы, и как бы – а его скелет цел-целёхонек!
Ярославль. 6 и 7 октября 2021
Хромосомы
Часть первая
Женщина
– Сначала поправь матрац на диване. Мне одной, я пробовала, тяжело.
Велела она ему руки мыть на кухне, так как, мол, в ванной замочено бельё.
Передумала же она сразу и велела ему мыть руки всё-таки в ванной: с бельём, дескать, ничего не случится, а на кухне нет чистого полотенца.
Велела было она ему убрать со стула свой свитер, лежавший подушкой, – и тотчас же возмущённо махнула рукой: садись, мол, прямо на него.
Говорила она то голосом словно бы слегка простуженным и прижимала ко рту пальцы, то вдруг голоском звонким, будто бы что-то весёлое вспомнившим…
Она сейчас всё держала в сердце, как искренне были удивлены его глаза, едва он переступил порог, – когда они увидели её новую откровенную блузу....
В ту минуту он, кажется, даже насмешливо мычал, целуя её в губы… притом целуя подряд дважды.
И когда он раздевался, она застыла на месте, сцепив пальцы у груди, – будто снимание им с себя куртки было неким трюком иллюзиониста.
Она сейчас, на кухне, обнадёженно догадывалась, что – на всю её болтовню – он молчит, скорее всего, от известной уверенности и, может быть, даже от настоящего, иного устройства, мужского покоя.
Когда она уже собрала на стол, он сразу не сел, а пошёл в комнату что-то глянуть по телевизору – и она, с нетерпеливой и мокрой поварёшкой, тоже пошла за ним в комнату к тому чему-то.
Наконец сели.
Она, как всегда, скороговоркой указала ему, в каком порядке и чего есть.
Пока он ел, она просто сидела – и переводила напряжённо глаза, следя за его движениями, будто бы он брал в руку не вилку и не ложку, а ту или другую шахматную фигуру.
Сидела она за столом не напротив его, а сбоку – чтобы он, среди ужина, смог, как обычно, протянуть к ней руку и тыльной стороной пальцев провести по её щеке…