– И то иду, и то иду, – с явным облегчением пролепетал старец, медленно спускаясь по ступенькам. – Мне б на печку.
– Сейчас говорю я! – решительно рыкнул генерал и, оттеснив жующего жвачку фермера Крупнорогагского, повернулся к микрофону и стал поправлять его.
Но выступить ему не пришлось: мстительный Содомогоморский достал из внутреннего кармана пиджака большую ампулу с какой- то жидкостью; положив её на пол, осторожно раздавил каблуком; быстренько спустился с трибуны и присоединился к своим единомышленникам; ядовито улыбаясь, стал ждать результата.
Через десять секунд. все лидеры партий и движений и, генерал, морщась и кривя носами от распространившегося, едкого, зловония, пустив обильные слезы, разрыдались.
Публика заинтересованно замерла. Такого единогласного плача вожаков она никогда не видала. Особенно достоверно рыдал генерал Возомнищев, Жеребцов- Сокольский, Индюлькин, Истинно- Ложный и фермер- одиночка Крупнорогагский, который, громко шмыгая носом, продолжал энергично чавкать жвачкой.
Толпа отреагировала на “горе” по- разному: те, кто поближе к трибуне, тоже стали всхлипывать, а те, до которых слезоточивая вонь ещё не дошла, принялись хохотать.
Сквозь разноголосый рёв и икание на трибуне проскальзывали отдельные слова и фразы:
– Подлюки!
– Кто нагадил? Уррр, сволочи! Найти м наказать!
– Сволочуги! Стервятники!
– Я бы ещё покруче обозвал их! Ух, тьфу, тьфу!
– Однозначно подонки! Ой- хо- хо- о- о- ой!
– Провокаторы!
И хоть от едкого слезоточивого запаха всем лидерам партий и движений было очень плохо, никто трибуну не покинул – всем хотелось ещё что- то сказать толпе. Так и мучились, рыдали, чихали, смеша публику.
Макар два раза пытался увести приятелей с площади, но они уговаривали его остаться “на минутку” и посмотреть, что будет дальше. Наконец, взглянув на часы, он решительно сказал:
– Всё! Пора в путь! Время не ждёт! И развлечений надо помаленьку. Идёмте… Николай, тебе тоже ехать в Бабулькино. Пошли.
– Может, дождёмся, узнаем, чем это хоровое горе кончится, – с надеждой глядя на Петра и Павло, предложил Лаврик.
– Им спешить некуда. Эти пустобрёхи могут до ночи спокойненько рыдать и материться, развлекая толпу. А у нас времени нет созерцать этот цирк, – возразил Макар и зашагал к автовокзалу.
Приятели и Николай, нехотя, оглядываясь на трибуну последовали за ним.
Неожиданно из боковой улочки прямо на них выскочила небольшая группка ярко размалёванных парней и девиц. Они несли длинный транспарант, на котором были нарисованы неприглядные знаки- раскоряки, точные копии тех знаков, которые мажут неизвестные художники на заборах, на стенах подъездов и в туалетах. Один женоподобный красавец мягким обиженным голоском кричал:
– Даёшь полную свободу разносторонней, всепроникающей и всеобъемлющей любви сексменьшинств! Не запрещать! Не смейте качать нам свои права! Сексуальные меньшинства тоже открыто жить хотят!
– Вступайте в несправедливо гонимый блок- коалицию сексуально озабоченных меньшинств! – поддержала красавца полураздетая девица. – Идите к нам! Увеличивайте наше количество! Идите, мы принимаем всех!
– Хватит отлёживаться в подполье! Подъём! – вскричал ещё один пышнокудрый член блока- коалиции, одетый в цветастый женский халат и обутый в домашние тапочки; подмигнув двум девицам с возмущённо- обиженными лицами, спросил: – Я правильно говорю?
– Абсолютно точно, Эсмеральда! – ответила ему одна девица. – Самую правду, говоришь.
