Я взял один ломать. Тот отдал приятной мягкостью. Всегда казалось любопытным то, что именно в подобные минуты вкус такой, даже самой неприхотливой еды, достигал трудно описуемых вершин, некой неповторимости, переступая все границы самого себя, словно в него вдруг решили переложить все специи мира. Но стоило ли говорить, что дело было вовсе не в самом, достаточно простом хлебе? Ведь он оставался неизменным. Ровно таким, как и всегда, как и все прошлые кусочки, некогда вышедшие из печи. Это лишь я в те минуты смотрел на мир по-иному, будто под новым углом, просто-напросто обманутый собственными чувствами… И тут неизменно возникал вопрос: «А быть может, в этом и состоит искусство жизни – обмануться и уверовать там, где это и вправду нужно?»
Снаружи послышалась еле уловимая серия скрипов. Потом всё стихло. И в своей бесшумной манере в хижину вошёл Корвус, переступая порог и неся в руке мерно качавшееся ведро, наполненное до краёв картофелем. Раскачиваясь при каждом новом шаге, оно на каждом новом витке задевало его серую робу, оставляя на ней еле видимые полоски пыли. Про себя я в очередной раз отметил: «Даже Корвус не в силах преодолеть лестницу бесшумно».
Вывалив содержимое ведра в деревянное корыто, мой учитель несколько раз кашлянул и бросил взгляд на принесённое мною добро:
– Вижу: нашёл всё же. – Затем, подойдя к котлу на огне и задумчиво посмотрев на процесс варки, продолжил:
– Подумывал, что выродилась.
Заглянув в котелок и оценивая его содержимое, Корвус добавил:
– Сегодня позже, чем обычно. Сбор потребовал времени?
Зная Корвуса и его внимательный взгляд, мне лишь следовало сделать вывод, что от него не ускользнул мой помятый вид. Но, видно, он решил подойти к вопросу издалека. А я, со своей стороны, не стал тянуть и рассказал всё сразу, как есть, стараясь передать всю полноту прошедших событий. Моё повествование не вызвали на его лице значимых перемен. Пока я изо всех сил пытался припомнить и поведать каждую деталь, он спокойно пускал какие-то пряности в котёл, а потом точно также искал суповую миску и лишь к концу пересказа спросил:
– Был ли у него шрам? – задавая вопрос, Корвус вычертил рукой на себе движение, как бы рассекавшее ногтями его бледное истощённое лицо.
– Огромный на всю морду? – уточнил он. Затем, призадумавшись, добавил, слегка сузив глаза, – ещё что-нибудь ценное и несвойственное медведям? Что они не станут носить.
Я немало опешил. Корвус, по сути, заранее уточнил именно про то самое необычное, чем я так желал его удивить.
– Там вся морда испещрялась шрамами. А про ценное – на его когте было золотое кольцо, – показал его положение я на своей руке. – Снять не смог. Оно будто вросло в него. Мне показалось необычайным делом драгоценности на медведях, хотел тебе рассказать, удивить, а ты уже знаешь. Откуда тебе известно, что оно должно было быть? Неужели ты сталкивался с ним? – летели друг за другом мои вопросы.
– Нет, – в своей манере ответил Корвус, при этом накладывая жаркое в найденную им чашку. – Слух ходил – свирепый зверь огромных размеров напал на деревню, ту, что неподалёку. Растерзал двоих. Попробовал его отследить, но безрезультатно. Местные зверя описали. Историй множество о нём успели сочинить. Поговаривали, что он одного рыцаря и его двух оруженосцев убил.
– Это и вправду вымысел? – уточнил я, смотря на Корвуса с полным вниманием. – Не мог же даже такой зверь так просто взять да убить троих вооружённых солдат?
