Когда в мыслях было уже решено, что мне всё это мерещится, и сейчас просто-напросто потихоньку схожу с ума или слышу стук своего сердца, из-за поворота, откуда мы все ранее и явились, вышла фигура. Правда, для меня, лежавшего полулицом вниз, она представилась лишь сапогами. Чёрными, поношенными и пыльными.
Эта обувь, хоть и выглядели настолько потрёпанной, будто ей пользовались десяток лет, но самой формой и качеством выделки демонстрировала окружающим, что когда-то могла бы соревноваться с королевской.
Кроме того, глаза лицезрели ещё плащ, такой же чёрный и пыльный, как и сапоги. Не более. Разглядеть иное не представлялось возможным.
Прибывший из-за поворота незнакомец выждал немного, будто оценивая ситуацию, а затем окрикнул полностью погружённых в спор стражников, что напрочь отказывались замечать вдруг явившегося на авансцену актёра. Прозвучал уверенный волевой голос, эхом расходясь вокруг:
– В чём вина его?
Ошарашенные раздавшейся речью, стражники развернулись, до конца ещё не понимая, что же происходит и кто это говорит. Ответа из их уст не последовало. Оттого голос повторил свой вопрос с той же особенностью и главное, с тем же настроем, будто говоривший являлся вершителем власти и теперь требовал отчёта. На тот момент, я искренне так и решил. Подумал, что это их начальство прибыло сюда.
Стражник, что ранее вёл разговор со мной, наконец смог сообразить хоть какой-то ответ:
– Воровство, уличён на рынке, – будто докладывал он. – Потом остановился, явно осознав странность ситуации и свою в некотором роде оплошность, и с подозрительностью уточнил, – вы то кто такой?
– Путник, – отмахнулся от вопроса незнакомец.
Сказанное явно разозлило, но и одновременно принесло облегчение стражнику, и он уже с большой серьёзностью и с некоторым нажимом в голосе проговорил:
– Требую не вмешиваться, происходит правосудие. Иначе могут быть выдвинуты обвинения в пособничестве.
– И не собирался, – прозвучал успокаивающий голос в ответ, – но хотел бы заметить, что нередко такие дела решают возмещением ущерба, – с простодушием заметил незнакомец.
Стражник, поняв, к чему всё идёт, явно оживился:
– Вы верно рассуждаете, господин, вот задержанный с голоду совершил воровство, его можно понять и не стоит наказывать сурово, но требуется восполнить потерю пострадавшего, полагаю, мы бы с напарником за двадцать серебряков всё уладили, – запросил он цену, нисколько не убавив жадности, а наоборот, уверенно оценив, что здесь можно попытаться получить больший куш.
– Десять, – твёрдо ответил голос, словно мог только словами раздавить всех окружающих, если те решат поспорить.
Наступило молчание. Я закрыл глаза, и просил все силы вокруг, чтобы стражник согласился.
– По рукам, – с лёгкостью ответил тот, явно не решивший испытывать судьбу.
На это его согласие, где-то там внутри меня, возликовал и возрадовался человечек. Казалось, свершилось перерождение. Я получил для себя новый шанс и тогда преисполнялся счастьем от сакральной возможности всё же избежать, спастись от нависшей кары, тем временем мысленно зарекаясь изо всех сил: «более никогда так не поступлю».
Второй солдат немедля поднял меня, принявшись обтирать лицо неизвестно откуда взявшейся тканью, словно он был торговцем, а я товаром, что в сию минуту удалось реализовать. Можно было подумать, в противном случае, увидев меня в плохом состоянии, покупатель мог передумать.
