Герман, как и Борис Пьянков, был единственным сыном у родителей, был воспитан, одевался по последней моде, парень был заметный, на лекции приезжал на подаренной отцом в честь поступления в институт «Победе». Институт был для Германа трамплином для поступления в московский институт международных отношений.
Покорила его сердце Галина и он стал добиваться её внимания. Девчата это сразу заметили.
– Везёт же тебе, Галка, – позавидовала Дуся, девушка толстенькая и конопатенькая, жившая вместе с Галкой в одной комнате.
– Чему это ты так завидуешь?
– Да тому, что можешь выбирать из двух лучшего, а тут хоть сдохни, хоть с тоски засохни, ни одного нет даже завалященького, – сказала Дуся и горестно вздохнула.
– Как это из двух,– возмутилась Галина,– если Герман вздыхает, то это не значит, что он мне нравится, пусть вздыхает, от этого ни чего не изменится.
– Дурная ты, Галка, когда есть двое, то это очень хорошо, один разонравится, есть другой, с одним что-то не получится, можно попробовать с другим.
А ты, Дуся, знаешь, что получилось с одной, которая пробовала?
– Что?
– Пока пробовала семерых родила.
Жила с ними симпатичная миниатюрная евреечка Наталья, похожая на прекрасную куколку, говорила она картавя, катая букву «р» как горошину:
– А я бы на твоём месте, Галка, так закружила бы голову Герману, чтобы он ползал у тебя в ногах, а потом бы ты ему в рожу наплевала за его барские замашки.
В посёлке где служил Владимир жили и гражданские, и военные. В гарнизоне смеялись, что все девчата с самого рождения были на учёте, из-за них часто местные парни дрались с солдатами, на танцплощадке всегда был какой-нибудь патруль. Владимира в посёлок не тянуло. Летом было очень хорошо и в части, часть находилась метрах в тридцати от берега моря и выходные дни он проводил на море, купался и нежился на песочке.
–Эх! Сюда бы хоть на недельку Галку! – мечтал он. В части были маски и когда надев маску, он первый раз нырнул в прозрачную воду, то сразу был атакован крабом, который бесстрашно пошёл на нег боком, подняв грозно клешни. Удивили его морские собаки, так похожие на ангарских бычков, попав на удочку, они сразу же раздувались и превращались в круглый пузырь, пузырь долго плавал, но выпустив из себя воздух, юрко уходил в родную стихию. Медузы вызывали у Владимира отвращение, он удивлялся, что коренные, жители используют медуз для приготовления салатов. Ловили навагу, варили уху и, наевшись, лениво лежали на песке. Горько-соленая вода нежно принимала их в свои объятия, и он с первого раза почувствовал, что плавать в море намного легче, чем в своей родной речке. Он ложился на спину и подолгу смотрел в небо, где проплывали лёгкие кучевые облака, смотря на них, Владимир забывал об армии, обо всём и так же лениво, как облака, медленно плыл по воде.
Море он полюбил. В любое время года и суток спокойное оно было то голубое, то зелёное, иногда фиолетовое у горизонта и синее, как само небо, чуть в стороне. В штиль море было спокойное и таинственное, шумное в шторм. Море спокойное ласкало взгляд, а штормовое вселяло суеверный страх своей необузданной силой. В шторм море с рёвом катило волны, по свинцовому небу неслись рваные клочья туч, задевая у горизонта верхушки волн. У берега волны начинали расти в высоту, вставали на дыбы и выскакивали на берег. У скального обрыва море по-мужицки, как молотобоец в кузне, с выдохом било со всей своей силушкой о наковальню берега. Искрами взлетали брызги и, не успев упасть на берег, вновь взлетали ввысь с новым ударом. Море било и било без устали кувалдой волн, и казалось, что нет в мире никакой силы, способной утихомирить взбунтовавшуюся стихию. Но море, наигравшись, натешившись силушкой, успокаивалось, его поверхность ритмично вздымалась и опускалась, говорили, что море гонит мёртвую зыбь, которая выматывает еще хуже, чем шторм. Набушевавшись, исполин становился похож на ласкового мурлыкающего котёнка, который нежно тыкается мордочкой в берег, как бы извиняясь за свой озорной нрав.
