Ноги Гауматы скользят на гладком мраморе, он то бежит, то ползет на четвереньках. Сердце готово выскочить у него из груди, он никак не может сообразить, где ближайший выход из дворца.
Безголовый мертвец все ближе и ближе, он настигает Гаумату и уже замахивается на него акинаком…
Гаумата закричал и проснулся.
Он был весь в поту, тонкая льняная рубашка прилипла к телу. В голове был полный сумбур, словно все случившееся во сне было явью.
Гаумата оглядел спальный покой, освещенный мягким светом бронзового светильника. За тяжелыми складками темно-синей занавеси ему почудилась фигура спрятавшегося человека. Гаумата протянул руку к скамье, на которой рядом с одеждой лежал короткий меч.
С мечом в руке Гаумата осторожно приблизился к портьере и резким движением отдернул ее в сторону. За портьерой была неглубокая ниша, она была пуста.
Гаумата облегченно перевел дух и сунул меч в ножны.
Снова ложась в постель, он положил меч рядом с собой. Предчувствие чего-то страшного и неизбежного давило на него. Это был страх не перед ночным кошмаром, который мог опять привидеться. Это было предчувствие неотвратимой беды.
«Ничего, – успокоил себя Гаумата, – вот вернется Бардия, и всем моим страхам наступит конец…»
Утром Гаумата долго и старательно молился Ахурамазде и всем Амэша-Спэнта,[33] уповая на то, что если ему, смертному, не дано предвидеть будущее, то пусть добрые боги, всевидящие и всезнающие, отвратят от него все напасти. И от его брата. И конечно же, в первую очередь от Бардии.
Всю первую половину дня Гаумата провел в царской канцелярии, разбирая донесения «царских ушей»,[34] непрерывно поступавшие со всех концов обширной державы. Из донесений было ясно, что большая часть населения Персидского царства одобряет все начинания Бардии и отдельные всплески недовольства в торговых городах и среди родовой знати никоим образом не выльются в обширные восстания.
В хорошем расположении духа Гаумата сел за обеденный стол. Перед этим он вызвал дворецкого, чтобы узнать у него, чем с утра был занят супруг Атоссы и как продвигаются поиски отравителя Вашти.
Дворецкий – это тоже был евнух – ничего не успел поведать Гаумате. В трапезную ворвался начальник стражи с выражением страшного смятения на лице и выпалил:
– Несчастье, о Лучезарный! Только что прибыл гонец из крепости Сикайавати. Твой брат убит!
Гаумата выронил из рук чашу с козьим молоком. Прислуживающая Гаумате рабыня громко вскрикнула, прикрыв рот ладонью. Дворецкий отступил в сторону, скорбно склонив голову.
– Что?! Что ты сказал? – с трудом вымолвил Гаумата, чувствуя, как в груди у него распространяется леденящий холод.
Начальник стражи перевел дух и уже более спокойным голосом произнес:
– Гонец принес весть из крепости Сикайавати. Там убит Смердис.
– Гонца сюда! – рявкнул Гаумата.
Гонцом оказался мидиец из племени будиев, рыжеволосый и рыжебородый, со сросшимися на переносье бровями и крючковатым носом.
Гаумата, схватив его за пропыленный кафтан, притянул к себе.
– Ты сам видел моего брата мертвым?
Гонец закивал головой.
– Видел, о светлый господин. Ему отрубили голову.
– Когда это случилось?
– Ночью, о господин. Вчера ночью.
– Убийц схватили?
– Нет. Их не нашли.
– Как это не нашли?!
– Я не знаю… Мне просто было велено передать…
– Где тело моего брата?
– Его везут сюда.
– О боги! Как же вы допустили такое?! – в отчаянии простонал Гаумата, отшвырнув от себя гонца. – О Аши!
