– Ты, парень, не смейся, ты толком скажи. Ведь ваш брат казак для начальства как сторожевая собака. У вас не жизнь, а разлюли-малина.
– Сказал! По-твоему выходит – раз казак, то богач… А у нас, отец, тоже не всем сладко живется. Один ходит в сукне да в шелке, а у другого – зубы на полке.
– Все вы народ сволочной, – возразил беглый. – Я вот, к примеру, с каторги уйти удобного случая и днем и ночью искал, чтобы на волю выбраться да погулять на старости лет по белу свету. И ушел, понимаешь ты, да, видно, не с той ноги пошел… Попался на сморчка-казачишку. Я его, суку, Христом богом молил: не трожь, мол, меня, мил человек, дай проходу. Да разве сговоришься с ним. «Я, говорит, на тебе три рубля заработаю, а тебе не все ли равно, где подыхать – в тюрьме или на воле». Скрутил он мне руки и доставил по начальству. Разве это человек? Одно слово – собака. Ему три рубля дороже человека… – Поперхнувшись табачным дымом, старик тяжко закашлялся. Сухой, хриплый кашель долго сотрясал его худое тело.
Семен глядел на него и думал: «Умыкали сивку крутые горки. Должно, не перезимует, бедняга».
А старик, едва миновал приступ кашля, сорвался с нар и заметался по каталажке. Морщинистое лицо его подергивалось, тряслась жиденькая седая бородка. Набегавшись вволю, он остановился перед Семеном и, грозя обкуренным сухоньким пальцем, прохрипел:
– Подождите, казачки! Отольются когда-нибудь волку овечьи слезки, ой, отольются!
Помрачнел от его слов Семен и глухо проговорил:
– Об этом ты, дедка, атаманам говори, богачам, а я почти одного с тобой поля ягода. Наше с тобой счастье на один аршин меряно.
– Волк овце не товарищ! – снова закипятился старик. – Я каторгу вдоль и поперек исходил. Я горе пил, горем закусывал, а ты, может, и не знаешь, чем настоящее горе пахнет. Вот как…
Семен не ответил ему. Неприкрытая ненависть старого бродяги к казакам крепко поразила его, заставила напряженно думать. Семен был из тех, кто тоже мало радости видел в жизни. А вот бродяга считает его счастливчиком только потому, что увидел на нем казачью фуражку. Да и откуда бродяге знать, что Семен – это не Каргин, не Лелеков, что он тоже горюн. Больно было думать, что и его считают цепной собакой простые несчастные русские люди, которых так часто проводят по тракту закованными в кандалы. Правда, Семен им никогда не сделал никакого зла. Да что из этого, если другие казаки не дают им спуску. Ведь совсем недавно убили в Мунгаловском беглого да двоих поймали. Есть такие люди, которые не посовестятся получить по три рубля за каждого пойманного. Выходит, что прав бродяга.
Наступил вечер. Пришел хромой казак-сторож и, не входя, прокричал с порога:
– Ну, орлы, идите довольствие получать!
Семен медлил, но старик торопливо поднялся с нар и позвал его. Они пошли в сторожку. Там получили гречневой каши, по куску хлеба и вернулись обратно. Замыкая их, сторож сказал:
– Огня у нас летом не полагается, в темноте сидите.
Когда поужинали, старик добродушно спросил:
– Закурим, что ли? Табачок-то еще остался?
Семен молча протянул ему кисет. Сделав две-три затяжки, старик заметно повеселел, придвинулся поближе к Семену:
– Я ведь думал – не дашь табачку. Обругал я тебя шибко… Только я тебе, парень, вот что скажу: не серчай на меня. Я ведь, мил человек, понимаю, что казак казаку рознь, да только себя мне перебороть трудно. Обидел меня один из вашего брата, а злоба-то на всех… Так что ты мою ругань забудь. Ты мне лучше расскажи, за что на высидку-то попал.
