Обосновалась артель в четырех верстах от Шаманки, в узкой пади среди крутых сопок, северные склоны которых были покрыты кустарником, а южные – мелкой, выгоревшей за лето травой. Устье пади выходило к Драгоценке. Артель неподалеку от речки промывала пески старинной каторжанской выработки, ежедневно добывая около двух золотников. Сахалинцу и Томскому этого было мало, и они часто посмеивались над собой: «Летом моем, а к осени взвоем». Промывкой занимались только они двое. Остальные артельщики доставляли им в таратайках на берег Драгоценки песок с отвалов.
Семен работал, по целым дням не разгибая спины. Снова, как и много раз прежде, казалось ему, что на этот раз придет к нему в руки удача. И от этого не был ему в тягость однообразный и утомительный труд. Все эти дни он был весел и необычайно разговорчив.
Часто по вечерам, когда после ужина курили у костра, Сахалинец жаловался на бедную дневную выработку и вслух мечтал о том, чтобы поживиться золотом от китайцев, идущих за границу с таежных приисков. Он хвастался, что они с Томским не раз встречали и ощипывали до последнего перышка жирных фазанов, как называл он людей из-за Аргуни. У артельщиков от его рассказов разгорались глаза. Только один Семен возмущался и бросал Сахалинцу:
– Не знал я, какие вы с Томским соловьи-разбойники. Давно, видать, совесть пропили.
– Без совести, паря, легче ходить, – щуря косой глаз, лениво говорил Сахалинец.
А Томский, посмеиваясь, прибавлял:
– Нам совесть – как двухпудовая гиря. Разве с таким грузом за богатством угонишься?
Однажды, разгоряченный спором, Семен запальчиво сказал Сахалинцу:
– Эх, и паршивый же ты человек! Надо пришлепнуть тебя, как поганую муху.
Сахалинец обиделся не на шутку. Его косой глаз задергался.
– Еще не родился человек, чтобы меня шлепнуть!.. – крикнул он Семену. – А ты мне из себя святого не строй… Вишь какой праведник выискался. – И, обращаясь к артельщикам, заговорил спокойно: – Полюбуйтесь на него, ему, дураку, китайцев жалко. А мне только бы попался фазан в глухом месте, я сразу кишки из него выпущу.
– Чего ты на них так злобишься? Тебе-то китайцы какую межу переехали?
– Они мне вот где сидят, – похлопал Сахалинец себя по затылку. – Тут этих косых приискателей развелось видимо-невидимо. Плюнь – попадешь в китайца. Из-под носу у нас золотишко рвут. Приходят в тайгу тайком и таким же манером обратно уходят. Сотни пудов золотишка каждое лето за Аргунь сплавляют. Да если бы моя власть была, так я бы границу на семь замков замкнул, ни одного китайца на нашу сторону не пустил бы.
Сахалинец возмущал Семена своей проповедью истребления китайцев. Страшной и отвратительной казалась Семену эта проповедь. Он вдоволь нагляделся на китайцев за две войны и научился уважать их как врожденных работяг, у которых есть чему поучиться. Не от сладкой жизни шли эти примерные домоседы на чужую сторону. И далеко не все занимались контрабандой. Многие из них работали старателями и сдавали намытое золото русской казне. Но если бы даже глухой стеной отгородили от них Забайкалье, разве сделалась бы жизнь лучше в том же Мунгаловском? Да сроду бы этого не было. Стало быть, видел Сахалинец только у себя под носом. «Мелко он плавает», – решил Семен, но не находил простых и понятных доводов, чтобы доказать Сахалинцу свою правоту. От этого он чувствовал глухое и непонятное раздражение и на себя и на Сахалинца, с которым перестал затевать споры, и несколько дней держался от всех в стороне.
