– Кто это? – спросил, подскакав, Семен. Человек молчал, тяжело отпыхиваясь. Тогда Семен скомандовал: – А ну, выходи, кажись, кто ты таков!..
– Я тут, паря, – отозвался тот, и Семен узнал по голосу Алеху Соколова.
Сообразив, что убегал от него Алеха неспроста, Семен прикрикнул:
– Ну, сознавайся, гусь лапчатый, что наделал?
– Кеху поджег, не видишь? Хватай меня, веди к атаману. Пусть меня убивают, мне теперь все равно…
Выбравшись кое-как из трясины, Алеха со злобой готового на все человека подступил к Семену:
– На, вяжи меня!.. Пей мою кровушку!..
Семена ошеломило, заставило содрогнуться отчаяние Алехи. Он сказал примирительно:
– Дура… Не ори во все горло. Не больно мне надо об тебя руки марать, – и прикрикнул на Алеху: – А ну, уметывай отсюда на все четыре! Да только Кустовым, смотри, не попадайся. Ежели в Шаманку потопаешь, не ходи по дороге. За тобой, как пить дать, погоня будет.
Алеха подошел к Семену вплотную, глухо и прерывисто спросил:
– Ты, может, не слышал, в чем я повинился?
– Слышал… Уходи давай, а я поеду глядеть, что натворил ты.
Круто повернув коня, Семен пустил его с места в карьер.
Горели крытые соломой громадные кустовские повети. Когда Семен прискакал, на пожаре уже было полно народу. На огненном фоне суетливо мелькали растерянные фигуры людей с баграми и топорами. Звякали в темноте ведра, мычали телята, доносился тревожный говор. Пламя с треском взлетало в черное небо. Казалось, никакая сила не укротит слепую и страшную ярость огня. И у Семена мелькнула беспокойная мысль: «Ладно ли я сделал, что отпустил Алеху? Он, кажись, натворил беды не одному Кехе…» Оставив коня, перескакивая через заплоты, Семен очутился у поветей. Первый, кто бросился ему в глаза, был Иннокентий. В измазанных сажей полосатых подштанниках, в ичигах на босую ногу, Иннокентий без толку бегал взад и вперед, вопил плачущим голосом:
– Воды давайте, воды!.. Все займется, все погорит… Помогите же, ради Бога!..
Парни, девки и бабы носили ведрами воду из кустовского колодца в огороде, сталкивались, падали. Кучка растрепанных, простоволосых старух стояла поодаль с высоко поднятыми иконами в руках. От ключа напрямки через разобранные прясла заплотов въезжали бочки с водой. Каргин, с багром в руке стоявший на куче сваленного у поветей навоза, зычно командовал:
– Столбы рубите, столбы!..
– Топоры, топоры давай! – орал, заглушая треск и грохот пожара, Платон Волокитин.
Десятка два казаков с топорами бросились к столбам, на которых держались крыши поветей, и принялись ожесточенно подрубать их.
Искаженные ужасом лица старух, щемящие сердце вопли баб, деловая суетня нерастерявшихся посёльщиков заставили Семена очертя голову ринуться вперед. Охваченный общим порывом, он неведомо как очутившимся у него в руках топором принялся крушить столбы. Не прошло и трех минут, как крыши затрещали, качнулись и рухнули.
Тучи искр взмыли в небо. Светлее и реже сделался дым. Постепенно люди одолевали огонь. С топором на плече стоял Семен, отдыхая. У него были опалены ресницы и обожжена щека. Глаза почему-то слипались, и он часто моргал ими. Мимо него пробежал Иннокентий. При виде его заплаканного красного лица Семену стало противно… «Завопил небось, как на самого беда нагрянула. Вперед, толстомордый, умнее будешь, не станешь над работниками подлые штучки выкидывать, оплеухами за работу платить», – позлорадствовал он над Иннокентием.
