Готические фигуры да Фабриано,
Расставленные в новизне перспектив Мантеньи и Учелло
Сыном лудильщика из Венеции, отцом династии рукомесла
Сладостного нового стиля,
Являют нам Спасителя в красных одеждах
(Хотя – ежели воскрес, то покровы,
Вряд ли красные – верно же, Иосиф? —
Если и сохранились,
Мерно сдуваясь, недолго храня формы,
Имитируя жизнь,
То в гробнице?..) и с непременным майским шестом в шуйце
(И лишь общая измученность фигуры
Покрывает всё, воистину православна),
Подошедшего к пещере ада
(Великолепное лазурное небо вдали, ты ли не надежда!..) – к костному пролому
В черепе праотца Адама.
Благообразные спасённые целуют прободенные Руки. Некто,
Уветлив, держит покамест крест – его размеры
Явно позволяют трактовать сие сооруженье
Не умещающимся в данный конкретный ад.
(Да ведь и – в самом деле).
Чёрные бесы визжат, грегочут,
Разбегаются в разные стороны (по одному мненью,
Они только лишь стерегли снаружи,
По другому – были внутри, и отныне
Вся сия даёт богоборцам право
Обвинять Христа: де мол что ж Ты, Спасе!
Зачем, изгнав бесов из ада,
Понапустил их в нашу земную жизнь!..)
Через пару минут после сюжета
Мы видим ад опустевшим.
Однако вскоре —
Через двадцать, двести ли лет, две тысячи —
Фигня вопрос, так скажем, с вечностью во сравненьи!.. – пещера
Стала вновь интенсивно наполняться. И неужели
Ему
Снова и снова – подставлять под ржавые кованые гвозди
Едва зажившие ладони,
Снова и снова
Слышать в лицо вопль добродетельного человечества:
«Распни, распни Его! Не имамы
Иного царя, кроме кесаря!» —
Разве сходить в этот ад снова?
(На этот вопрос мог бы, наверное, ответить, но не отвечает
Иуда – его присутствие
Зримо ощущается в правом нижнем каменном углу картины,
Соскобленном и переписанном мастером: Иуда,
Первым, первее Христа, оказавшийся у врат ада
И пережидающий, пока освободится место).
