День Филонова - страница 5

Мы сами – слова утраты, которые Себе кричит

Взыскующий любви Бог.

Мы – не морзянка, исчезающая в ночи,

Мы – диалог.

Заканчиваю. Прости! Не взыщи за многословный ответ,

От которого (подпись, дата, прощай)

Ещё серее, поди, твой невский рассвет,

Стылее чай.

Михаилу Гаспарову

Жёлтый, книжный, облетает —

Пястью лет – с осины лист.

В ветре свиста не хватает:

Умер честный атеист.

Внепартиен, необузен,

Густоперчен, как центон,

Тих, классичен, русск, внеруссен,

По-еврейски умер он.

И воскрес, весьма встревожен:

Там, средь света и весны,

Вдруг узнал, что в Царстве Божьем

Переводы не нужны;

Что единым, птичье-смычным,

Светозарным языком

Хоры ангелов синичьи

Распевают там о Том,

Кто – не То, а Тот, Который

Есть Искомый, Вся Всего,

Переводами из Фора

И латынью пел Кого;

И воспрял к сраженью снова

(С Милым – рай и в неглиже!)

Фехтовальщик Бога-Слова:

Запись, выписка, туше.

У кого это (спросите – найдёте):

Слово стало не текстом, но плотью

(Прочитано в плотном тексте) – пальцем в небо!

Текст и есть плоть (хлеба);

Вот во плоти вероятностная тема:

Внутри текста мы – энтимема:

Раз в слезах, как в лучах, утром мое лицо,

И в руке подрагивает копьецо,

В восковой бочок просфоры наставленное упруго —

Значит, вечной будет весна старшего, светлого друга!

Логика вероятного, лошадка конника

Аристотеля, скрытого платоника,

Риторика вечности сей,

Которую вам уж давно проиллюстрировал Алексей, —

Беседуя по солнечным гравиям райского сада,

Куда и мне бы, неучу, надо, —

Полюбоваться на вас, подслушать издалека

(При служении Ангелов) – а пока

Слёзы, читают часы, частицы и вечная память,

Чаша лучится гравированными боками,

Хлеб и вино как животворящий Текст

(Чтущий да ест!),

Имя ваше, на белом камне, вплетено в акростих,

И свет танцует, обнимает пылинки, не впитывая их.

На полях заметок В. В. Бибихина об А. Ф. Лосеве, изд. 2004 г

«Между прочим, у Гомера есть девять пониманий смерти» – и ниже, до конца с. 199

Казачья кровь, в кристальный

Геттингенский сосуд влита!

Эак на Радаманта кивает,

Миносу и тому не разобраться.

Такие идей сонмы!

(Скандал в тёмном семействе:

Что обретают тени,

Вкушая жертвенную идею? —

Память о глубокогрядущем!)

В аиде – жилищный кризис,

И так и живёшь в библиотеке

(Дом, в сиреневое окрашен,

По сю сторону Ахеронта,

Вывеска: «Свято-Эдемское подворье»).

«…распоряжался телом так, прямо» – с. 296

Так ум душонку в бой ведёт,

Влечёт на крест, на эшафот

Ослизлой мзглы вопящий клуб,

Анимулу – бичом вперёд;

А сердце в мясо поддаёт

(До фени телу) туп да туп.

Июльский взламывая лёд,

Взмывает символ и цветёт!

(Хоть ворон вечен: «Невер, Марр!» —

Но Прокла кто переведёт?)

На крышку гроба сыпанёт

Гудящей глины заступ, груб,

В капусту квасит кости гнёт —

Но нус горит, и обожжёт

Сошедшихся умастить труп,

И персть удобрит тучный жар.

«Он перешёл в католичество, считая, что православие бессильно и слабо, продалось власти. А католичество гордо и грозно, закрепилось на всех материках под единым руководством» – с. 187–188

Вернись, вернись! Оставь свой стройный рай

За восковой спиной.

Запри свой дом, розарий размотай

Трясущейся рукой,

И с Авентина положи земной поклон

В соломенную даль,

В поля подсолнухов, в копчёный мёд икон,

В смиренную печаль,

Где копны русая София ворошит

На жнитвах серых лет,

Где в светлой тьме, как в водах, сердце спит,

Где тихий свет,