За мглою – свет, за далью – темно.
Наш троллейбус идёт и идёт.
Сидящий рядом крестится по диагонали, причитает: Нами правит не Бог, а бот.
Кондуктор хлопает его по плечу: Отставить скулёж! Кто, если не мы?!
А «сохатый» пыхтит и ползёт по льдам, правда, куда – не пойми.
Впереди врата-порталы, и мир иной, и края земли.
Сидящий рядом взвизгивает: Не знаю, как вы, я предпочитаю свалить!
За окном – ветви и радуги, всё зарастает белым быльём.
Кондуктор протягивает мне потёртую фляжку: Держи, нынче не мы за рулём.
Троллейбус уже взбирается каменистой горной тропой.
Кондуктор шепчет: Идём по приборам, наш водитель, словно Гомер, слепой,
Но ему ведомы эти края ещё с мезозойских эпох.
Да, он не Бог, но тоже чертовски неплох.
Ему открыт единственный верный путь, домчим до юга за полчаса.
И троллейбус взлетает над сгорбленным ноябрём, расправляя звёздные паруса.
Каперна нас встретила листопадом, дождём и снегом.
От Лисса тут всего час на маршрутке.
Мы решили остаться с ночлегом —
на сутки.
Сняли номер, портье
вызвал такси,
мол, зачем идти по дождю?
Извинившись, добавил, что в «перевозках» сейчас работают в основном те,
кто говорит на фарси
или на пушту.
Улицы кипели толпой, не выпускающей телефоны из рук.
Водитель о чём-то болтал, мешая смех и слова.
Кафе, магазины… И вдруг
на одной из стен – алое сердце и – размашисто: «Я люблю тебя, капитан Дюк!»,
а чуть ниже: «Фрези – жива!».
Ты чуть дрожала. Я прошептал: «Держись».
Мы вышли. Тучи затеяли какой-то спор о грозе.
Дальше тропа убегала вниз.
Ты указала рукой: «Дом-музей».
– Я – Меннерс, – заговорил смотритель. – Да-да, я правнук. Вижу, что мы с вами люди иного сорта…
чем… – он хмыкнул, – А этот скотина—Грин всё переврал про моего старика!..
Я обернулся. Сказать по чести, захотелось дать ему в морду,
но ты держала меня за рукав.
– Это всё муляжи, —
продолжил, между тем, Меннерс, – настоящее давно ушло с молотка.
А что поделаешь? Жизнь!
Она в провинциях нелегка…
Кстати, вот восковая фигура пресловутой Ассоль, той самой.
Можете сделать селфи – всего три евро.
Тут иногда снимают рекламу, а раньше мельтешила всякая детвора
и придурковатые пенсионеры.
Я увидел, как ты начала хватать воздух ртом.
Бросила на меня взгляд: «Ничего, всё норм…».
Я скрипнул зубами, выдавил из себя: «Пожалуй, пойдём,
пора».
Потом…
Потом мы долго стояли, обнявшись, под старым зонтом,
молчали,
слушали плеск волн, крики чаек.
– Ну пойми… я просто хотела увидеть свой дом, —
словно оправдываясь, проговорила ты, —
Ведь уже сто лет… больше ста…
Вот и вздумала тебя достать.
Прости, вела себя будто… какой-то тролль…
И, знаешь, зря ты ему не врезал!
Я улыбнулся: «Здравствуй, Ассоль.
Вот теперь я вижу, что ты – Ассоль!».
Ты рассмеялась: «Да я это, я! А теперь быстро звони Дюку и Фрези!».
Осень – кошка с глазами янтарными —
Идёт площадями, идёт бульварами.
Подрагивает ушами, расписывается хвостом
На предутреннем тумане густом.
Всходит ко мне на порог,
Говорит: Это я – Ноябрь, пусти, я немного продрог.
Что ж, проходи. Знаешь, а у меня случилось так, внезапно… надо же…
Что от завтра осталось недолго.
Не пора ль взять ещё пару грехов на душу
И смолкнуть?.. С грехами, правда, как-то не просто: разбегаются, прячутся.
Взять сачок, может?..
Но пока думаю, опять промчалось солнце по небу золотой клячицей.
И день прожит.
Сидим-молчим, глядя в окно.
Я пью янтарь Ноября, он прихлёбывает моё вино.
После стоим на балконе.
