Да понимал, конечно. И ведь сколько раз уже хотел порвать. Но чтобы оторваться от Звезды, нужно было уйти из гимназии. Для этого надо переубедить отца – а с ним попробуй поспорь…
Ему никогда не хватало смелости перечить отцу; может быть, поэтому он так тянулся к бесстрашной и резкой Стелле.
* * *
Все началось с той акции, когда на фасадах администраций принялись рисовать сцены из фольклора. Среди мальчишек появилось идиотское испытание на слабо: испортить граффити, запенить черным, исчеркать.
Его обещали принять в стаю, если он сделает это.
…Одиночество распластывало, окрики отца сводили с ума. Он день за днем зажимал пальцами уши; стучала кровь, сыпались насмешки, мать запирала его в комнате, чтобы занимался, чтобы смог поступить в гимназию тем августом… В одну из ночей – зной, сладкая вонь петуний, ругань шепотом и бормочущий телевизор за стеной – он вскочил, швырнул на пол потную простынь и бросился в прихожую. Родители так увлеченно гавкались о том, кто потратил заначку, что не услышали, как скрипнула дверь.
Он выскочил, на ходу натягивая кеды; душный воздух ударил в лицо, он со всей силы навалился на дверь, и подъезд наконец выпустил наружу. Он побежал так, что все смазалось, запрыгали трещины в асфальте.
Преграда выросла внезапно. Он едва не полетел кувырком, наткнувшись, как на железную перекладину, на чью-то руку.
– Куда спешишь, Блиц?
Поднял глаза. И понял, что встреча не сулит ничего хорошего.
Уже следующим вечером в плотных сумерках он скользил вдоль фасада администрации, держа в руках тяжелый баллончик. Через дорогу стояла дежурная часть, и у него тряслись поджилки. Он нажал на кнопку – и не выдержал, тут же отвел баллончик от стены. Но черная точка расплылась по граффити, а взмах руки добавил нечеткий летящий шлейф.
– Слабо? – донеслось из тишины свистящим шепотом. И почти сразу – звонким, возмущенным девчоночьим голоском:
– Ты что делаешь, придурок?!
Что она сама, двенадцатилетка, делала у администрации одна, поздним вечером, с мощным фонарем? Граффити охраняла?
– Кто тут еще? – деловито и бесстрашно спросила девчонка, шаря фонарем вдоль стены. – Пакостники!
Он услышал, как затрещали кусты сирени, как скрипнула металлическая калитка – новые друзья, обещавшие принять в стаю, смывались. Он и сам хотел побежать, но крепкие влажные пальцы вцепились в локоть, крик хлестнул по ушам:
– Куда? Стоять! В полицию!
Дернуло ознобом. Перед глазами полыхнуло разъяренное лицо отца – не дома, в майке и трениках, а там, на службе, в погонах и форме, – и он залепетал несуразицу, оправдываясь, умоляя, упрашивая сжалиться…
В рот затекали слезы, сердце подпрыгивало, как мелкий камешек, локоть онемел и пульсировал в цепких пальцах. Он вырывался, упирался как мог, но девчонка оказалась сильнее него – хиляка, усилиями отца ненавидевшего любой спорт.
Остановившись на границе освещенного круга у крыльца дежурной части, она перехватила его поудобней, развернула к себе и тихо, угрожающе процедила, прервав поток оправданий:
– Туда – или со мной?
В окне мелькнула фигура в фуражке, задергались жалюзи.
– С тобой! – выпалил он, каменея от ужаса.
– Будешь помогать? – глянув исподлобья, требовательно спросила девчонка.
Он кивнул, загривком уже почти чувствуя тяжелую отцовскую ладонь.
– Будешь слушаться?
– Да!
Дверь распахнулась. На порог выглянул дежурный.
Девчонка рывком утащила его в тень стены.
