– Так, – блестя глазами, прошептала она, – меня зовут Стелла. Тебя?
– Ар…ртем.
– Слушай внимательно и запоминай с первого раза, пакостник…
Так он попал в плен Стальной Звезды.
* * *
Стелла никогда не переступала грань. Всегда чувствовала, когда натянуть поводок, а когда ослабить. День за днем, дело за делом, их опутывала паутина совместных секретов. А в сентябре оказалось, что она тоже поступила в гимназию – вместе с ним, в пятый «А» с юридическим уклоном, самый престижный в городе. Он сдал тесты средненько, приняли благодаря тому, что нажал отец. Она, конечно, пробилась сама и тут же договорилась с классной, чтобы они сидели за одной партой.
В первый осенний вечер, примостившись на развалинах клумбы в городском саду, Стелла давала новым одноклассникам едкие характеристики, а после, устав, всех скопом окрестила козявками. Так они их и называли.
Почти год все держалось на стыдной тайне с граффити, но потом появился и ее секрет: Стелла забыла ключи, и ему пришлось лезть к ней домой через форточку. Тогда-то он увидел ее мать – шарлатанку-гадалку и пьяницу. Чем выше взлетала Стелла, тем сильней стеснялась, что живет в доме с колонкой, без отца и с матерью-выпивохой.
Он стал ее компаньоном, секретарем, поверенным. Она – его компанией, и больше ему не нужна была никакая стая, тем более что к старшей школе Стелла выбилась не только в гордость гимназии, но и в молодежный совет.
Грешок с граффити покрылся скорлупой мелких поручений, секретиков, делишек, которые Звезда совершала его руками. Из маленького проступка вырос гигантский мыльный пузырь – в ядре его сияла сверкающая Стелла с командирскими замашками, стальным характером и непримиримым желанием выбиться в люди. А он был простой оболочкой, пустой и хрупкой, пуньк – и лопнет.
Он был с ней всюду: на спортивных состязаниях и в походах, на заседаниях учебных комиссий, выездных сборах и веселых стартах. Они вместе ходили в столовую, носили мусор, списывали друг у друга домашку. Стелла прятала его от отца после схваченных двоек, он ночами рыскал по окраинам и приводил домой ее пьяную мать.
– Дружба – это взаимовыручка, – постоянно повторяла Стелла. Мало-помалу она стала единственной, с кем он общался по-человечески. На остальных он привык смотреть ее глазами – как на мелких служек. Козявок и пакостников.
Он пропустил момент, когда у нее появились знакомые куда старше ее самой, когда она перестала интересоваться его мнением, когда забыла, что он тоже человек. Как-то Стелла велела: сегодня физику сам, я не успеваю, – и убежала, подкрасив ресницы и надев туфли на каблуке.
Он посмотрел в зеркало – голенастый, безлико подстриженный, в старой растянутой футболке – и понял, что время упущено: от Стеллы уже не убежать. Спустя столько лет слишком больно было бы рвать их связь. Это был уже не сверкающий мыльный пузырь, это была надувшаяся мозоль, полная желтоватого гноя.
Стеллу недолюбливали за прямоту и жесткость – но ей подчинялись. Стеллу терпеть не могли за ее бескомпромиссную справедливость – но всегда признавали ее превосходство. Стеллу ненавидели – но ею восхищались. Она поднималась, и он поднимался вместе с ней, но не рос командиром, а просто тянулся, обвивая плетень. Вырос пустышкой, за спиной и в тени. И, как только Стелла ушла, оказался без опоры.
…Бок котла блестел, ловя блик от луны. Может быть, с внезапной усмешкой подумал он, это и есть то единственное, на что он способен, единственное, чем может быть полезен миру, – оттирать котел. Негусто…
