— Обойдусь.
— Не глупи,
голубка.
Я молча
допиваю воду, не удостаивая его ответом.
— Готовы? —
В проёме появляется тётя Люда.
Заметив, что
моя каша осталась нетронутой, недовольно
поджимает губы.
— Завтра не
стану на тебя готовить — только перевод
продуктов. Что за дурость голодом себя
морить? Я до чего стройная была в твои
годы, а моё платье тебе велико.
Тётя Люда
преувеличивает — платье мне большевато
только в груди.
— Знаешь,
голубка, как раньше работников выбирали?
— подаёт голос Назар. Сочтя моё молчание
за отрицательный ответ, продолжает: —
Сначала за стол усаживали, чтоб посмотреть,
как он ест. Потому что, кто плохо ест,
значит, и работать будет так же.
— Знаешь,
что раньше с теми делали, кто со своим
длинные языком лез, куда не просят? —
не остаюсь в долгу.
— Ася, —
встревает тётя Люда, не давая нашей с
Назаром перепалке набрать оборот, —
отнеси кашу курям, пусть склюют.
Впихивает
мне в руки тарелку и подталкивает к
выходу из кухни.
Я иду к
курятнику, к которому вообще-то не
собиралась подходить ближе, чем на
десять шагов — очень уж неприятно от
него пахнет. Под ногами вьётся Обормот,
и я решаю, что отдам кашу ему. Какая
разница, кто её съест?
Но стоит мне
остановиться, как из-за спины доносится
ехидный голос:
— Схитрить
решила? Курятник — не место для голубки?
Назар
подходит так близко, что спиной я ощущаю
жар от его тела. И
моё собственно отзывается дрожью, вслед
за которой внизу живота зарождается
приятное тепло.
Сколько раз я описывала
подобное в своих книгах, но и подумать
не могла, что испытаю это в реальности.
— Давай
поспорим, что уже через час ты станешь
мокрой? Стоит мне немного постараться.
Щёки краснеют
то ли от фразы, то ли от того, как Назар
шепчет мне это на ухо.
— Я не
собираюсь участвовать в твоих дурацких
спорах, — чеканю сухо и решительно иду
к курятнику.
Под кудахтанье
всполошившихся птиц открываю дверь.
Запах помёта едва не сбивает с ног.
Пальцами зажимаю нос и, вытянув руку с
тарелкой, собираюсь, не глядя, вывалить
её содержимое прямо на пол.
— Куда?! —
Назар перехватывает мою руку, не позволив
перевернуть тарелку. — Зачем прямо в
говно-то?
Отобрав кашу,
он разворачивается обратно ко двору и
аккуратно разбрасывает её немного в
стороне, куда сбегается вся куриная
братия. Часть отдаёт Обормоту, и у меня
в глазах темнеет от злости. Специально
дождался, чтобы я заглянула в курятник
и в очередной раз опозорилась!
Ничего, я
найду на него управу!
Поле кажется
бесконечным. Стоя на краю, я едва вижу
его конец. Да на нём неделю пахать надо!
— Держи,
голубка. — Назар протягивает мне тяпку.
— Хотя ты всё ещё можешь передумать.
Выхватываю
у него инструмент, покрепче сжимая в
руках.
— Работы тут
ненадолго осталось. — К нам подходит
тётя Люда. — Мы с Назаром ещё вчера
половину окучили.
— Зачем вам
столько картошки?
— Так
продавать. Осенью у нас тут приезжает
один, урожай по сходной цене берёт. Потом
в городе втридорога продаёт.
— Но разве
вам не тяжело одной и... — хочу сказать
«в таком возрасте», но прикусываю язык.
Вдруг тётя
Люда обидится.
— Тяжело —
не тяжело, но коли руки и ноги шевелятся,
грех это — зад на диване отсиживать, —
назидательно произносит тётя Люда. —
Да и земля пустая стоять не должна. Это
только глазам страшно, а руки дело своё
знают. Помаленьку-потихоньку, а там,
глядишь, и готово.
