Читать онлайн Валерий Воронков - Дешан

Иллюстрация для обложки с картины И. Репина «Бурлаки на Волге»

© Воронков В. А., 2024

© Издательство «Родники», 2024

© Оформление. Издательство «Родники», 2024

На лавке рядом с добротным пятистенным домом сидели трое: седой старик с клюкой, сорокалетний мужик в выгоревшей гимнастёрке, один рукав которой был заправлен под ремень, и местный дурачок – Васька Чокнутый. Васька щёлкал семечки и внимательно, как это могут делать только слабоумные, слушал беседу Ивана Захаровича и однорукого Дмитрия Петровича. Он иногда замирал на минуту с открытым ртом, потом согласно чему-то кивал, рукавом ширкал под носом и с удвоенной энергией продолжал лузгать подсолнухи.

– Гляди-ка ты, – вдруг прервал беседу Дмитрий Петрович. – Генерал, что ли, идёт?

Со стороны базарной площади и церкви, которая в двадцатых годах стала сельским клубом, а в годы войны использовалась как склад, шёл паренёк в военной форме. На вид ему было не больше семнадцати лет. В руках он нёс крохотный чемодан, прозванный в народе «балеткой». Но что удивительно – на его отутюженных брюках красовались генеральские лампасы.

– Не-е, – сомнительно произнёс Иван Захарович, – да какой он генерал?! Молоко ещё на губах не обсохло.

– А чего тут удивительного, – загорячился однорукий, – Берия в тридцать восьмом всех командармов к стенке поставил, а остальных старших офицеров Жуков на фронтах уложил. Вот теперь Сталин молодых генералов и готовит.

– Цыть ты, балабол! – стукнул клюкой о землю старик и с опаской поглядел по сторонам. Но рядом с ними лежал лишь здоровущий пес, который лениво зевал и косился на рыжую кошку, сидевшую на заборе. – Смотри, Димитрий, кончишь ты свою жизнь на Колыме.

– Ты меня, Захарыч, не пужай. Я на Курской Дуге уже напуганный. Мне там в прошлом году руку-то оторвало. Там я её под березкой, родимую, и похоронил. Так что мне теперь ничего не страшно, – и Дмитрий Петрович в раздражении начал ловко одной рукой сворачивать «козью ножку» с ядрёным самосадом.

Раскурив самокрутку, он поморщился от дыма и произнёс:

– Гляди, Захарыч, а генерал-то к дому Дешана сворачивает.

– Точно, – подтвердил старик, – к Василию Павловичу идёт.

– А сколько ему нынче годков?

– Да уж более ста лет есть.

– Иди ты!

– Я тебе щас дам – «иди ты»! – снова стукнул клюкой Иван Захарович. – Я в прошлом веке ещё совсем мальчонкой был, когда Дешан уже баржи по Волге таскал.

Анна Васильевна возилась у русской печи, из которой разносился запах картошки, запаренной на молоке. Несмотря на суровые военные годины, она вместе со своим свёкром Василием Павловичем сохранила бурёнку Стешку. И хоть та давала не так уж и много молока, но его хватало, чтобы прокормиться.

Со двора раздался лай Дружка, который сразу перешёл в радостное повизгивание. Значит, это кто-то свой.

«Кто бы это мог быть?» – подумала Анна Васильевна и вышла на крыльцо.

Во дворе стоял молодой генерал при лампасах, около которого на задних лапах прыгал Дружок. Хозяйка дома приостановилась в растерянности, пока не признала неожиданного гостя.

– Сашенька! Сынок! – вскрикнула она, машинально вытерла руки о цветной фартук и кинулась с крыльца к сыну.

На шум из курятника вышел могучий старик с окладистой бородой и мощной шевелюрой. Тяжелой поступью он прошёл по двору и встал рядом со снохой и внуком.

– Ну, хватит обниматься, – наконец сказал он. – Давай, Аннетка, веди генерала в избу.

– Не генерал я, дед, – высвободившись из объятий матери, сказал Александр. – Это у нас, у суворовцев, форма такая. А я к вам на побывку на две недели.

Через полчаса все трое сидели на кухне за столом и неторопливо, из старинных глиняных мисок, деревянными ложками вкушали наваристую картоху. Сашка уже снял форму и переоделся в цивильную одежду.

Теперь он очень походил на обычного школьника-старшеклассника.

Вся кухня была завешена рамками. В них под стеклом были прикреплены фотографии. Некоторые снимки совсем пожелтели от старости. На одной из стен висела репродукция картины Репина «Бурлаки на Волге».

– Дед, а правда, что на этой картине ты вторым стоишь? – спросил Александр.

– Правда. Только это давно. Мне тогда уже за тридцать лет было. Я в одной ватаге с Каниным ходил. Хороший бурлак был, отчаянный. Да и мы тоже не промах были. Мы тогда больше по притокам ходили: пароходчики всю Волгу самоходными баржами заполонили. А на Каме разбойнички ещё лютовали: несколько раз отбиваться пришлось.

– А Репин что?

– Репин нас часами заставлял каждого по отдельности ему позировать. Деньги за это справно платил, по пятачку за один раз. Смешные деньги. Но мы брали, чтобы его не обидеть: больно уж он добренький был, интельегентный, что ли.

– Интеллигентный, дед.

– Точно. Он самый.

– А за что тебя Дешаном прозвали?

– Это мне в одной драке на масленицу зубы сильно повредили. А я в то время большой спорщик был. У меня завсегда в кармане пятак лежал. И я как спорил, то пятак доставал и говорил: «В решку сыграем?» А после той драки несколько лет я букву «р» не выговаривал. Вместо неё «д» получалась. Вот меня «Дешкой» и прозвали. А с годами из уважения стали Дешаном величать.

– А почему ты бурлаком стал?

– Эх, внучек, ты не знаешь, что такое настоящая свобода, вольная волюшка. А у меня сызмальства не было тяги к крестьянскому труду. Всё время тянуло чужие края посмотреть. У нас в Астрадамовке немало было отчаянных людей, которые на летний сезон уходили купеческие суда по Волге водить. А зимними вечерами они нам, пацанам, разные разности рассказывали, аж дух захватывало. И как я подрос, мне уже четырнадцать годков стукнуло, то с ними и подался баржи таскать. При мне на Волге, почитай, первые пароходы пошли. А купцы платили нам отменно (а попробуй не заплати: ночью или расшиву спалят, или товар растащат, а то и пришибить до смерти могли). И так меня вольная жизнь прельстила, что женился я уже поздно, хотя дом себе уже отстроил. Хозяйничала в нём моя младшая сестра, ныне покойная. Позже Пелагея, бабка твоя, мне кучу детей нарожала. А последнего – Ванюшку, отца твоего… Царство ему Небесное. Пущай Гитлеру за него икается, чтоб ни дна ему, ни покрышки.

– Дед, расскажи о себе. Хоть немного, что помнишь. А?

– Ну, что помню – расскажу. Слушай.

Село Астрадамовка утонуло в пыли. Бабье лето нежно ласкало природу, паутиной забросав всё вокруг. Ни ветерка. С речки Яклы слышался визг бесштанной пацанвы. Якла, словно змея, извивается по низине. Огороды покорно повторяют все её повороты и излучины. Все астрадамовцы гордо зовут ее рекой. На самом деле она и воробью-то по колено. Но рыбы в ней! И вьюн, и ёрш, и краснопёрка, и, конечно, налим.

Ребятня радостно визжит, прыгая в воде и сверкая голыми задами. Коровы лениво жуют траву и сонно посматривают на купающихся, иногда бьют хвостами, отгоняя настырных слепней. Гомон на речке слегка заглушает скрип телег, которые со всех сторон стекаются в село. Лошади, чуя конец пути, прибавляют шаг и оставляют за собой клубы пыли.

Село стоит на перепутье многих дорог: недаром все ярмарки проходят именно здесь. Сюда съезжаются купцы из других губерний, зажиточные крестьяне, балаганные артисты, борцы, фокусники, жулики и мошенники. Здесь можно услышать и увидеть десятки национальностей. Тут и мордва, и чуваши, и татары, и русские. Всех не перечесть. Астрадамовка, одно из крупнейших и старейших сёл Симбирской губернии, была основана ещё до рождения императора Петра Первого. При Павле Первом здесь прихожане построили каменный тёплый храм на два престола во имя Живоначальной Троицы и Покрова Пресвятой Богородицы.

За редким исключением сельчане были набожными людьми: в пост усердно говели и отмаливали грехи. Однако и к знаниям тоже тянулись. Поэтому для дьяка приходской церкви выстроили большую избу, а его назначили учителем мужского начального училища.

Но сегодня мало кто думает об учёбе и молитвах: сельчане готовятся к предстоящей ярмарке.

Гружёные телеги, как огромные жуки, ползут по широким улицам. Хлопают калитки, слегка поскрипывают раскрываемые ворота. Хозяева встречают гостей, помогают сгружать товары.

На мосток через ручей выехала ещё одна битком набитая телега. Лошадь храпит от напряжения, но вдруг ускоряет ход, словно чуя скорый отдых. Её хозяин, смуглый до черноты татарин, натягивает повод и придерживает норовистую кобылу.

– Вай-вай, больно шибко ходишь! Побереги подковы, а то худо потом будет, – тонким голосом наставляет он свою лошадь. Но глаза на усталом лице радостно горят: наконец-то доехал.

– Эй, Рахмат Загитович! Ты куда это? – раздался мощный бас из подворотни. Голос принадлежал здоровенному детине, который, слегка пошатываясь от выпитого самогона, направился к телеге. Тяжелая рука легла на холку лошади. Та испуганно встала.

– Ты, Василий, шибко не озоруй! Я к Василь Палычу Дешану с нижайшим поклоном. Поговаривают, он с сезона пораньше воротился. Так я по старой памяти к нему.

– Никуда ты не поедешь, – как-то хрипло выдавил из себя Василий Моторкин. И тут только Рахмат заметил, что тот пьян.

– Как эта?! – вновь вскричал татарин. – Я вона Василь Палыча кликну – он тебе бока-то пообломает!

– Поворачивай ко мне, говорю, татарское племя! – рявкнул Моторкин и вдруг сник, уткнулся в гриву лошади и пьяно зарыдал. – Нету больше Дешана. Нету более Дешки. Долго жить заказывал. Заворачивай оглобли ко мне! Кому говорю? Пелагея Федоровна поминки по мужу справляет.

Татарин недоумённо захлопал ресницами. Смысл сказанного, видимо, еще не дошёл до него. Потом он вдруг замахал тонкими руками, как бы отгоняя услышанные слова, и запричитал:

– Ты брось эта! Видать шибко перебрал. Как сказал? Василий Палыч?

– Вот те хрест! – перекрестился Василий, потом медленно повернулся и пошёл отворять ворота.

– Вай-вай-вай! – тонко заголосил Рахмат и сел на обочину дороги, обхватил голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону. – Какой мужик справный был. Вай-вай-вай! Я ему гостинец вёз…

Моторкин слушал и молча разгружал телегу Рахмата. Потом, отсыпав немного овса кобыле, он одной ручищей подхватил гостя и понёс его в дом.

На столе, покрытом суконной расписной скатертью, лежала нехитрая снедь из солёных грибов, жареных цыплят и картошки в мундире. Посередине всего этого стояла початая четверть самогона.

Василий плеснул себе в кружку, а для гостя достал граненый стакан. После выпитого татарин совсем раскис и снова начал причитать:

– Вай-вай! Какой мужик был! Здоровше его, почитай, здесь никого и не было. И на тебе!

– Не тереби душу, татарское племя! И без того тошно…

– Как хоть он помер-то?

– Да как? Воротился он нынче раньше обычного. С Семёном Хмурым, ну, тот, что из Шатрашан, знаешь его.

Рахмат кивнул.

– Вот, с ним он в одной оравушке ходил по Каме. Купец хороший попался. Содрали с него они крепко. Дешан сразу две коровы прикупил и жеребца отменного. А потом, сам знаешь, дым коромыслом, и айда пошёл. А намедни лёг вроде как поспать, и всё…

Моторкин плеснул ещё себе в стакан.

– Эх! Жизнь сермяжная! Все мы околеем, как кобели. Прости меня, Господи!

Потом Василий зло выругался и хлопнул по плечу задумавшегося татарина.

– Ты чаво, Рахмат?

– Да вот приехал я в вашу Астрадамовку, а теперь на душе несладко.

– А от чего сладко-то может быть? Ты думаешь, от чего Астрадамовка Астрадамовкой кличется? А?

Не знашь? Вот то-то и оно. Откуда те знать-то? Страдамовка она. Понял? От слова «страдать». Начальную букву «А» потом кто-то для благозвучия поставил. Но всё равно, как была она Страдамовкой, так Страдамовкой и останется.