Но при этом не добавляет разумности:
«…приподнято-веселое настроение то здесь, то там порою омрачалось тем, что очень скоро приобрело у нас бытовое наименование „восьмой пули“. Восьмая пуля – это та пуля в браунингах, которая закладывается в ствол и про которую, когда выбрасывают обойму, часто забывают. Молодежь, не всегда дисциплинированная и любящая повозиться зря с оружием, делалась жертвой этой забытой восьмой пули. То в одной, то в другой самообороне кто-нибудь нечаянно подстреливал друг друга – и из рядов самообороны выбывал боец. Можно насчитать больше десятка таких случаев неосторожного обращения с оружием, правда, по счастью, не оканчивавшихся смертным исходом.»29.
И который не только защищает, но и провоцирует других на то, чтобы убить вас и ваших друзей:
«У всех было приподнятое возбужденное настроение. Мы все чего-то ждали, чего-то нового и неожиданного и у всех нас было какое-то радостно-нетерпеливое состояние… Мы сорвались с мест, хватились за свои револьверы, проверили запасы пуль. Мы шумно пошли к дверям… Растеряв своих спутников, я кинулся в толпу, и здесь, на бегу, услыхал возгласы:
– Убили… Убили!
…На остывшей октябрьской земле, свернувшись, лежал кто-то неподвижный, окровавленный. Я нагнулся, взглянул на лицо: оно было сплошь залито кровью, оно было неузнаваемо. Теряя самообладанье, я стал вглядываться в лежащего, узнавать… В этот день многие из нас, наверное, были невменяемы… В этот день нас, молодежь, впервые овеяло дыхание подлинной настоящей борьбы.
Я выбежал из лечебницы фон-Бергман и, ничего не понимая, повинуясь какой-то толкающей меня силе, побежал обратно, туда, к дому Кузнеца. Я бежал, как в тумане. Я никого и ничего не видал. Я бежал – и очнулся только… пред сплошным рядом конных казаков… возле дома Кузнеца расхаживала группа военных. Среди них я увидел грузную фигуру полициймейстера Никольского. Я кинулся к полициймейстеру и закричал:
– Убийца! Это ваше дело! Убийца!»30.
Приведенные выше наиболее эмоциональные фрагменты воспоминаний Исаака Григорьевича, прекрасно передают мироощущение молодых неравнодушных людей начала прошлого века, которые во многом и создавали ту атмосферу «радостного нетерпения», желания поскорее пережить что-то «новое и неожиданное». Для многих из них это нетерпение закончилось трагической гибелью, еще большему числу были суждены каторга или ссылка. Впрочем, такой итог был вполне предсказуем и движение к нему начиналось еще за несколько лет до событий 1905 года и имело свои причины.
Ранний период жизни и творчества Исаака Григорьевича, то время, когда в возрасте 18—28 лет он формировался как личность и делал свои первые шаги в литературе и публицистике, не избалован вниманием исследователей. Участие в нелегальном ученическом кружке «Братство» – самый ранний биографический факт – можно сказать каноничен. И в то же время, сведения, обычно приводимые о нем в жизнеописаниях Исаака Григорьевича, весьма поверхностны. Между тем, для понимания истоков Гольдберга – политика и общественного деятеля, а, пожалуй, и Гольдберга-писателя он очень важен.
История с ученическим кружком и одноименным «самиздатовским» журналом «Братство», стала известной благодаря тому, что члены его попали в поле зрения охранного отделения. Сам Гольдберг видимо, вообще не придавал особого значения этому первому противоправительственному опыту, хотя, конечно же, именно он и послужил одним из существенных толчков к более радикальной деятельности для него и его товарищей. Историография его небогата, а хронология местами путана.
