Но теперь все навалилось снова. Кошмар. Эта картина перед глазами. Этот внутренний раздрай, приглушенный и искаженный влиянием разлома. Как будто ее бьют тяжелыми кулаками через подушку – точнее и не скажешь. Больно, но источник боли в теле размыт.
Убедившись, что сын все еще крепко спит, Кайлин с трудом встала с постели. Ноги подгибались, ей казалось, что какое-то жужжание волнами проходит по телу, словно тысячи пчел забрались под кожу и беспокойно хозяйничают там. Она упала на колени, подползла к старухе, потормошила ту за плечо:
– Далирин! Далирин, ты как?
Служанка подняла голову, глаза лихорадочно блестели, с губ вниз на грудь тянулась тонкая ниточка слюны.
– Простите, госпожа, простите. Простите, – забормотала она, пытаясь кланяться в своей неудобной позе. – Я не принесла вам еды… не согрела воды… я боюсь выйти за дверь. Он сидит там… сидит и ждет вас… я боюсь, что он меня растерзает…
– Кто сидит? – Кайлин невольно обернулась в сторону двери, обжигающая догадка вспыхнула в ее груди, и она тут же быстро отвела взгляд. Поздно: перед глазами уже снова промелькнули картинки. Те самые, которые она гнала от себя прочь, пока укачивала Лаура. Ребенок страдал, ей некогда было предаваться страданиям самой. Благословенный побег, который, конечно, не мог продолжаться вечно.
– Ночь всю сидел… и день… и теперь наверняка не ушел, хоть уже снова светает… – твердила Далирин, содрогаясь всем худосочным, изможденным старческим телом. – Неправильно это… то вы за ним, как собачонка, то он за вами, как цепной пес…
– Все хорошо, – успокаивающе погладила ее по плечу Кайлин, – все будет нормально.
Так было легче: крепиться, потому что в этом нуждался кто-то другой. Так у нее снова был повод отвлечься.
Кайлин встала и с отвращением содрала с себя все тряпки, швырнула в потухший камин, раздула огонь. Забыла переодеться, пока возилась с Лауром, но теперь вся кожа зудела, словно ткань намазали ядом. Наряд, на который они с Далирин потратили столько времени, подготавливаясь к иххорану, скорчился в языках пламени, постепенно исчезая. Кайлин тоже хотелось так же скорчиться. Она всего лишь желала радости, любви. Мечтала заставить его хоть ненадолго почувствовать себя счастливым, отвлечься. А Рогар трогал другую женщину на ее глазах… он весь буквально трясся от злости… никогда ей не забыть его пальцы в чужих волосах и чужие губы, ласкающие его тело… Наверное, если бы не разлом, она бы уже выла и каталась по полу, раздирая себя на части, а так… всего лишь ощущение, что ее через подушку отлупили.
Она натянула на себя первое, что попалось под руку, старательно отворачиваясь от книг, безделушек, фруктов в вазе – Рогар незримо окружал ее повсюду, своими подарками, вещами, которые заказывал специально для нее. Она словно слышала наяву его голос, ласково называющий ее «рачонком», чувствовала его сильные руки на своих плечах. Так много его в ее жизни, в которую он силой ворвался, настойчиво завладел. Так глубоко в себя, в свое сердце она его пустила. Жила для него, приняв мысль, что он живет для Эры. Ребенка мечтала ему подарить.
У нее в голове не укладывалось, как такое могло произойти: днем они занимались любовью, и он был нежным, таким нежным, гладил ее спину и называл картой звездного неба, безумец-поэт, ради которого ей хотелось самой лично пойти и придушить всех, кто ненавидел его в Подэре, кто убил его любимую мать, а вечером… он превратился в чудовище, гораздо более страшное, непредсказуемое и безжалостное, чем то, что вонзило меч в кровать, где она спала.
