* * *
Через некоторое время её снова вызвали к следователю. Появились новые обстоятельства. Кто-то позвонил в милицию и рассказал, что видел, как после проводин они: Надя с мужем, Дима и Егор пошли куда-то вместе. Но она настаивала на своем – никуда ни с кем не ходила, тут же пошла домой спать, дети были дома. К тому же свидетель не захотел открыть имя и дать показания. И в милицию, проверив алиби, её больше не вызывали.
Первое время пришлось очень трудно. Самое тягостное было пройти по посёлку и ехать в рабочем автобусе. Все будто объявили ей бойкот. Если кто-то и разговаривал, то сухо или один на один, без свидетелей. Да ещё Гришка, двоюродный брат, у которого гуляли на проводинах, жена его и те, кто был не в курсе, приезжие, командировочные, да семья Кузиных, которые тоже были неместные и смотрели на всё происшедшее не так, как другие.
Степан Андреич, глава семьи, встретившись как-то на работе, подбодрил её: «Держись, Надежда, всякое бывает в жизни! Алексея не вернешь, а жить надо!» Она посмотрела на него, как на отца или как на кого-то очень близкого. Хотя родной-то отец вломил бы ей за это, мало не покажется, а этот поддержал. Так захотелось прижаться к нему, стать маленькой, рассказать, что она не хотела ничего такого, что она обязательно исправится, но она только пробубнила: «Спасибо, Степан Андреич!» – и пошла по делам.
Третьи похороны и правда были. Умерла старушка на окраине Николаевки, ей уже было почти девяносто, говорят, по старости и умерла, легла спать и не проснулась.
* * *
Прошло почти два месяца. Наде пришла повестка в суд. Не отвертеться, надо ехать, снова вспоминать это проклятое июньское утро, видеть всех, кто знает и не знает, смотреть в глаза. Вот этого она не хотела больше всего. Да что они понимают? Как им объяснить, что она пережила? Сколько укоров сама себе послала, решила всё же, что уедет из села, потом вспомнила о работе, подумала, где она ещё такое место найдет, да и не уедешь от себя никуда. И она осталась.
Нет, не с каждым это может случиться, а только с ней. Она не такая, как все! Бесшабашная, сумасбродная, дурная. Не может она жить по-другому, не интересно ей по-другому, без куража. Хотя всё время до суда маршрут у неё был один – работа, дом. И совсем не до куража было. Иногда заезжал Валерка, распивали бутылочку, он оставался на ночь. Ей даже нравилось, что не надо прятаться и никто не следит, и дети гостили у родных, под Свердловском.
Но поехать пришлось, Валерка привез её и исправно ждал у здания суда. Пока Надя стояла в коридоре, ожидая своей очереди, мимо проходило много народу, но она, словно не видела никого, собралась вся в комок и ни на кого не обращала внимания.
Суд шел своим чередом. В зал привели бледного и заросшего щетиной Диму. Свидетелей вызывали одного за другим, пригласили и Надю. Она зашла в зал заседаний с высоко поднятой головой, хотелось хоть как-то защититься от едких взглядов и язвительных фразочек односельчан. Да ещё Люська приперлась. Ух, как дала бы ей Надя сейчас по харе!
Смотреть на Диму не могла, и туда, где сидели его родители, голова тоже не поворачивалась. Ещё дома они с Егором на все вопросы судьи договорились отвечать то же, что и в отделении. Казалось, что всё шло спокойно и обычно, но держалась она из последних сил.
Нельзя показать, что ей плохо и невозможно быть спокойной. Мужа нет, Димка – за решеткой, а сын навсегда запомнит тот выстрел. Она стояла посреди серого, пропахшего ненавистью зала и тупо повторяла одни и те же фразы. Опрос свидетелей закончился, адвокат и прокурор сказали свои речи. Осужденному дали последнее слово. Он молчал несколько секунд, потом проговорил:
