– Я не молчу, я тебя слушаю. Нормально у меня всё. Работаю, – Аня вздохнула. – Ничего нового. Школа хорошая, коллектив нормальный. Город вот только… никак мне не по душе. Жить можно, но… как-то… ну, девчонки рядом, главное, и хорошо. Мне тут обещали… – Она никак не решалась сказать о работе в Свердловске, и сейчас тоже споткнулась, замолчала.
– Чего затихла? Говори, давай! – скомандовала тут же мать.
– Да, пока непонятно, если честно. В Свердловске обещали работу… вроде. – Аня занервничала, заговорила неуверенней.
– Какую?! – настороженно и сурово продолжила мать. – Ой, Анька, сидела бы в Амози́тске этом. Уж прибилась к одному берегу, пусть бы и была там.
– Да ладно, мам, ты же не знаешь, какая работа, сразу говоришь… – начала оправдываться и злиться Аня.
– Ну, говори, какая, – продолжала мать недоверчиво.
– Праздники вести. Нормальная работа, – стараясь не обижаться, говорила Аня. – Платят, зато сразу, но… там не точно всё пока. Думаю я, короче. Не решила, – резко закончила дочь, окончательно недовольная тем, что позвонила.
– Смотри сама… чтоб нормально всё было. Смотри. Бандитов сейчас развелось. Приезжали тут недавно, с Уралмаша, что ли.
– К кому? – серьезно, но без удивления и с любопытством, спросила Аня.
– К Женьке соседу, к кому ещё? Говорят, стреляли аж. Не дома, на улице. В машину его запихнули и увезли. Видели люди из окошка, я не успела подбежать. – Мать замолчала, осеклась.
– Да у вас там круче городских разборки, – заметила Аня и представила, как увозили соседа Женьку.
– Вот именно что. Не уходила бы ты, дочь, из школы! Государственное предприятие надёжней всё же. Мало ль чего? Разузнай получше про Свердловск.
– Разузнаю, мам, разузнаю, не переживай. Но вообще… столько платят в школе, что еле на еду и жильё хватает. – Аня опять занервничала от того, что мать вечно нагоняла страхов и не поддерживала её.
– Зато при деле, дочь, и стабильность. А потом, может, что изменится, лучше станет. Ты начальство слушай, дочь, делай всё как надо.
– Делаю, мам, делаю, – ответила неохотно Аня, старалась голосом не выдать расстройство.
– Ой, пусть уже всё наладится у тебя там. К одному берегу бы, дочь. В деревне совсем нечего делать, – запричитала мать.
– Хорошо-хорошо, поняла я. Позвоню ещё. Надо заканчивать, мам, время уже, – быстро проговорила Аня, и они распрощались.
Выйдя с почтамта, поехала на двадцать первом автобусе на железнодорожный вокзал, а оттуда на электричке в Амози́тск. Всю дорогу ругала себя за то, что позвонила домой, ей хотелось поговорить по душам, а разговора не получилось. В вагоне сидела и смотрела в окно, мысли перескакивали с одной на другую: «Двадцать два года, а всё отчитываюсь перед матерью. Скоро зима, одежды пу́тней нет, подошва на черных сапогах отклеивается. Интересно, можно самой приклеить? С работой то же самое. Разваливается всё. Может, получится в Свердловске? Вроде все свои, Вадик поддержит, если что. Ответить надо на следующей неделе. За комнату платить скоро…»
Аня снимала в Амози́тске маленькую комнатку в панельном двухэтажном доме, строили его ещё пленные немцы после войны. Всегда, когда она подходила к дому, зачем-то представляла, как немцы тут ходили, говорили, думали, и тоже хотели уехать. Ей всегда их было почему-то жалко. Дом был построен на совесть, в старой холостяцкой комнате она создала уют, соседи по квартире в душу не лезли, жили мирно. Только на этаже, в квартире напротив, почти каждую ночь проходили гулянки. В той семье, как ей рассказали, работала только бабушка, по ночам сторожила соседний детский сад, а внуки кутили в её отсутствие. «Могут себе люди позволить. Надо будет спросить, может, у них бизнес тайный есть? На что каждый день пьют?»
