Вокруг интерната бегали и директор, и воспитатели, вызванные ночной. Потом подъехала милиция, пожарные, но попасть внутрь интерната они не могли.
Мы бушевали больше часа. Наконец, когда бить было уже не чего, пошли в сушильную комнату, где на нарах при самодельных свечах, электропроводка была нарушена, стали распевать ставшую гимном песенку:
«Мы не сеем и не пашем,
А валяем дурака…»
Потом мы писали жалобу в райисполком:
«Мы, ученики, проживающие в интернате, протестуем….»
И далее следовали подписи…
Девчонки не принимали участие в нашем бунте. Они сидели тихо в своих комнатах-казармах и тряслись от страха. Под утро, когда мы вповалку уснули на нарах сушилки, они разобрали баррикаду у дверей и впустили администрацию. Тут нас и взяли вместе с неотправленным в райисполком письмом.
Через неделю вышел приказ директора об исключении из интерната семерых воспитанников, подписи которых были первыми под письмом в райисполком. Моя подпись была восьмой.
…Учитель вошел в класс, поставил на стол старый потертый портфель, извлек из него журнал, ручку, большой круглый будильник. Учитель был не молод, когда-то он был на войне, и у него были серьезные ранения. Кроме того, у него был большой живот, что, впрочем, не мешало ему гоняться по коридорам за нарушителями дисциплины.
Учитель вел у нас урок впервые. Он был большим оригиналом, и в школе о нем слагали легенды, которые как священные тексты передавались из уст в уста. Поэтому мы во все глаза смотрели на учителя, ожидая стать свидетелями чего-нибудь оригинального.
Он открыл журнал, ткнул в него пальцем, а потом посмотрел туда, куда попал палец.
– Чистоткин! К доске!
Мой товарищ, Вовка Чистоткин, покраснел и пошел к доске на деревянных ногах. Вовка волновался, он знал, что учитель был строг и непредсказуем.
– Пиши условие задачи, – сказал учитель хмуро. Вовка присел и начал писать условие в нижнем левом углу доски. У Вовки была непонятная и неисправимая особенность. Он писал, как все – слева направо, но при этом писал снизу вверх, разделяя доску по диагонали. Когда он писал в тетради, то разворачивал ее так, чтобы строчки ложились ровно, параллельно разлиновке. Доску же он не мог перевернуть, поэтому писанина на доске выглядела довольно странно. Но учитель не видел этого и не знал Вовкиной особенности. Все внимание его было сосредоточено на классе.
Пока Вовка писал на доске решение задачи, учитель задал классу другую задачу. Он выставил на будильнике десять минут для ее решения и неожиданно принялся рассказывать анекдоты. Мы открыли рты. Он рассказывал про колхозы и кукурузу, про русского, немца и американца, которые попали в плен туземцам. О русской сообразительности. Один я запомнил. Да, это, похоже, был не анекдот, а правда: « Американцы решили, что астронавтам в полете понадобятся ручки, чтобы записывать результаты экспериментов и наблюдений. Поэтому американские ученые принялись за разработку особой ручки, которая будет работать при невесомости. Два года бились над задачей. Истратили много миллионов долларов. Выпустили, наконец, такую ручку, которая будет писать в невесомости. А Советский Союз проще решил проблему. У нас космонавтам стали выдавать в полет карандаши….» Класс буквально покатывался на партах от хохота.
Особенно мы радовались за русских с карандашами. Один Вовка Чистоткин отдувался за всех у доски. Ему было очень нелегко, потому что решение задачи поднималось по доске все выше и выше, и вот он уже на цыпочках он пытался дотянуться до верхнего правого угла доски, и не дотягивался…
