Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы - страница 21
Добыть его из-под слоновой кожи
И им смешно что ходит он как слон
С свинцом в ногах (другое дело рыбы)
У [них] крокет у них паркет салон
Счастливое вращение счастливых.
Париж 1925
Расписание Поплавского на день. Середина 1920-х
71.
Бездушно и страшно воздушно
Возмутительно и лукаво
Летает трёхкрылая птица
В неё наливают бензин
На синее дерево тихо
Влезает один иностранец
Он машет беленькой ручкой
Арабы спали внизу
Они танцевали как мыши
Обеспеченные луною
Они оставались до бала
Они отдавались внаём
И было их слишком много
И было их слишком мало
Потому что поэтов не больше
Не больше чем мух на снегу
72.
Лишь я дотронулся до рога
Вагонной ручки, я устал,
Уже железная дорога
Открыла дошлые уста.
Мы познакомились и даже
Спросили имя поутру.
Ответствовал польщённый труп:
Моя душа была в багаже.
Средь чемоданов и посылок
На ней наклеен номерок,
И я достать её не в силах
И даже сомневаюсь: прок.
Так поезд шёл, везя наш тихий
Однообразный диалог,
Среди разнообразных стихий:
На мост, на виадук, чрез лог.
И мягкие его сиденья
Покрыли наш взаимный бред,
И очи низлежащей тени,
И возлежащего жилет.
Закончив труд безмерно долгий,
Среди разгорячённой тьмы
На разные легли мы полки,
Сны разные узрели мы.
1925
73.
Качались мы, увы, но не встречались,
Таинственно качание сюда.
Туда мы с искренним привольем возвращались;
В строй становились мирно, как года.
Безмерно удивлялись: разве это
Та родина, которую? та? ту?
Но уходило прочь земное лето.
Валилось сердце в смертную пяту.
Пенился океан цветочным мылом.
Вода вздыхала, в раковине, тая:
Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,
Но мы не отвечали, улетая.
Кружась, не замечали, не смеялись,
Не узнавали, умирая, дом.
Мы никогда назад не возвращались,
Хоть каждый день ко флигелю идём.
И так пришли к тебе к тебе, бе! бе!
Ты слышишь, козы блеют перед смертью;
Как розовое милое бебе,
Как чёрные таинственные черти.
Париж август 925
74. Á Catulle Mendés
Я примерять люблю цилиндры мертвецов,
Их надевать белёсые перчатки.
Так принимают сыновья отцов
И Евы зуб на яблоке сетчатки.
На розовый, холёный книжный лист
Кладу изнемогающую руку
И слышу тихий пароходный свист
Как круговую гибели поруку.
Подходит ночь, как добродушный кот,
Любитель неприличия и лени;
Но вот за ним убийца на коленях,
Как чёрный леопард, крадётся год.
Коляска выезжает на рассвете,
В ней шёлковые дамы “fin de siècle”.
Остановите, это смерть в карете!
Взгляните, кто на эти козлы сел!
Растёт возок, и вот уже полнеба
Обвил, как змей, нерукотворный бич,
И все бросаются и торопятся быть
Под жёлтыми колёсами. Кто не был!
Но что скачок, пускай ещё скачок,
Смотри, с какой невыразимой ленью
Земля вращается, как голубой зрачок
Сентиментального убийцы на коленях.
август 1925
75.
Пролетает машина. Не верьте
Как кружащийся в воздухе снег
Как печаль неизбежной смерти
Нелюдим этот хладный брег
Полноводные осени были
Не стеснялись сады горевать
И что первые автомобили
Шли кареты как эта кровать
Та кровать где лежим холостые
Праздно мы на любильном станке
И патронами холостыми
Греем кожу зимой на виске
Выстрел выстрел фрегат сгоряча
По орудии. Зырили давече
Но Очаков на бахче зачах
Завернули за вечер и завечер
Сомный сон при бегах поспешах
Чует кол на коллоквиум счастия
Дует: Ластится ходко душа
К смерти рвущей на разные части
1925
76.
На улице стреляли и кричали
Войска обиды: армия и флот.
Мы ели пили и не отвечали,
Квартиры дверь была, была оплот.
Плыло, плыло разъезженное поле
В угоду экипажам сильных сном.
Похожие книги
