Мне не нравилась вся эта картина. Она была слишком спокойной, она находилась в контрасте с тем, что мне пришлось пережить за этот слишком длинный, беспорядочный день.
Все такое… живое.
Противно от этого.
Я дернула на себя дверцу холодильника, ожидая отыскать в нем хоть что-нибудь съестное, но от увиденного лишь повалилась на пол, издав испуганное сипение, в горле в одно мгновение стало сухо, что-то булькнуло в груди. Ноги сами понесли меня назад, и только когда мой затылок соприкоснулся со столом, я застыла на месте, запрокинув голову и изучая содержимое открытого.
Что-то скрюченное и склизкое, столь похожее на мертвеца и, впрочем, бывшее мертвецом, вывалилось на пол безжизненным мешком из холодильника, распространив гамму наихудших запахов тухлого мяса и плесени, рассыпав вокруг себя комья белоснежных червей. Рой мух закружил по кухне, а я сидела, упираясь затылком в стол и чувствуя пот, что ледяными струями бежал по моей спине.
Только не говорите мне, не говорите мне, что это… Я не вынесу, я ведь понимаю, что это необоснованно и глупо, держать кого-то в холодильнике, потому что он умер… Или потому что умер ты…
– Не двигается… – тошнота вновь переполнила меня незабываемым ощущением кома в горле, но я, скривившись, поднялась, опираясь на стол, после чего села на край дивана и изо всех сил заехала самой себе по левому колену кулаком, пытаясь сосредоточиться. Слезы потекли у меня из глаз, обжигая натертую, покрасневшую кожу век.
Труп лежал на полу, маленький и скрюченный. Он казался особенно скользким в слабом свете солнца. Кожа его блестела и отливала серой гнилью.
Просто не надо смотреть в его сторону… Это ведь просто. Поищу в ящиках что-нибудь…
Схватившись за эту мысль так, как стоит хвататься за соломинку утопающему, я кинулась к ряду ящиков и тумб, обогнув скрюченное нечто по дуге. Мои пальцы дрожали, когда я открывала все дверцы, которые только могла, вываливая на пол все, что мне удавалось найти.
Здесь были макароны, какие-то крупы, сода, соль, мука. Все это летело на скользкий, чистый линолеум и оставалось на нем, пока я не выгребла все до конца, опустившись перед этой мешаниной пакетов и открытых пачек на колени.
Я поем… Что-то нормальное, пусть и сухое… Я поем, поем, поем! Набью желудок чем-то, кроме таблеток…
Напомнив себе о том, что стоит отыскать еще и аптечку, я рывком разорвала пачку с макаронами и начала есть, перемалывая на своих зубах все, попадавшее в рот, в мелкую, хрусткую крошку. Это была редкостная дрянь, которая резала меня изнутри, когда я ее жевала.
Кровь из десен запенилась у меня на губах, а я все грызла и грызла макароны, издавая истеричное, нервное хихиканье. Розовая жижа, похожая на грязь, вылилась из меня вместе с подобием рвоты, когда мое тело, наконец, скрутило в приступе боли. Желудок внутри предательски сжался и готов был взвыть, но все равно терпел и принимал пищу, а я ела через силу, жмуря глаза и вымученно скалясь.
Больно… Больно, грязно, противно и мерзко… Я бы с радостью сварила все это и скормила самой себе… Но нет электричества. Ничего нет. Нужно просто есть всякую дрянь и радоваться тому, что у меня есть хотя бы этот пакет… Который уже почти пуст.
Вода слабой струйкой текла из крана в пустую бутылку из-под минералки, которую я все же догадалась прихватить с собой из того злосчастного магазина.
Мне хотелось смеяться и плакать одновременно, но я стойко терпела все это жизненное издевательство и пыталась наслаждаться тем, что у меня было – слабой струйкой воды и ноющим, разрывающимся желудком, который, казалось, наелся колючей проволоки.
