На самом деле, дело не в том, что я кому-то в тягость. Мне кажется, что тут, всё-таки, присутствует что-то из области садизма. Есть потребность такая у человека, чтобы хоть кто-то от него зависел. Помню, когда я был маленький, в нашем городском парке, куда меня часто водили родители, была моя любимая карусель. В виде разных животных, на которых нужно было залезать. И билетёром на этой карусели работал старик, я его ненавидел вот за что. Он всегда задерживал нас детей, не пускал за ограду, тогда как на соседних каруселях тётя пускала. Это было так здорово стоять за оградой и с завистью смотреть на других детишек, которые, счастливые, проносились мимо и, смотря на тебя свысока, были горды этим и всё это было здорово. Но мерзкий старик специально не давал нам, хотя это было совершенно безопасно и излишне. Потом он рассаживал каждого ребёнка на карусели по очереди и не давал, чтобы кто-то сам выбирал себе животное и сам залезал на него. Мы же очень боялись дедушку и были так взволнованы, что не могли вымолвить и слова против, мы были дети, а он был взрослый. Это так портило всё, я часто вспоминаю теперь, когда брожу в этом парке, того дедушку, которого уже наверняка нет в живых. И мне становится немного грустно.
У этого человека была потребность властвовать и единственное место на планете, где бы он мог его удовлетворить, была детская карусель. Вот так. Кстати, у Чехова есть рассказ "Унтер Пришебеев" тоже о таких же людях. В своём детстве я всегда боялся взрослых и не мог понять, зачем им я, зачем они меня растят, держат рядом с собой.
Говорят, я в детстве говорил «не в том деле́».
– Это ненормальность устройства нашей семьи, – горячо заговорил Чехов.
Он повернулся и стал ходить по комнате.
– Если бы я женился, – задумчиво заговорил Чехов, – я бы предложил жене… Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности… и возмутительной бесцеремонности.
(из воспоминаний Л.А. Авиловой об А.П. Чехове)
4.10.02
Вчера как всегда сидели с сестрой на кухне, разговаривали. Осталось вино и торт – обмывали её первую зарплату. Я спрашивал, нравится ли ей её новая работа и вообще. Она была не весела, вялая и уставшая, отвечала с неохотой. «Ничего особенного, обычная работа" – говорила она, ковыряя чайной ложкой в вареньице. – Сегодня составляли договор… Перебирать бумажки… если б платили больше…»
Сейчас утро, все уже ушли на работу, кроме сестры. Я пошёл посидеть на кухне в позе лотоса, чтобы не заснуть (не спал всю ночь). Сестра умоляла меня не свистеть в квартире; она то и дело быстрыми шагами ходила туда и сюда по коридору, распространяя запах своей косметики. У неё вообще очень много времени занимает подготовка к уходу куда-либо. Потом я слышу из её комнаты звук встряхиваемой фарфоровой копилки в виде королевского дога, это значит, сестра бедствует и сейчас зайдёт ко мне попросить денег. Сегодня ещё выпал первый снег. Я подумал, что и я не знаю, что мне надеть из тёплой одежды. Я всё ещё маленький мальчик, о котором забыли, и никто не думает заботиться. Слышу звук захлопывающейся двери. Я медленно встаю, засунув руки в трусы из-за холода, захожу в зал. От недосыпания руки мои сильно трясутся, и сердце стучит с перебоями. На кресле спит наш оцелот, Тимонин. Смотрю в окно – мы живём на втором этаже. Необычный вид: крыши автомобильных кузовов в снегу и непривычно светло. Сестра спешит по двору бодрой, немного покачивающейся походкой. Мне становится нестерпимо грустно от всего этого.
