Сделала открытие местного масштаба: Олег моей новости не удивился и поразительно спокойно ее воспринял. Пока я истерила, он с мягкого дивана терпеливо выслушивал мои выкрикивания, всхлипывания. Будто давно догадался, что с Колей произошло. Будто знал, что теперь все будет иначе.
Когда я выдохлась и замолчала, в очередной раз пересказав произошедшее, прошел к Коле и плотно закрыл перед моим носом дверь, чтобы я не услышала ни полслова. Прошла неделя. Ни тот ни другой не рассказали, что там между ними случилось, а мне ужасно интересно.
Я обиделась (скорее, сделала вид, что обиделась), но в квартире стало мрачно, холодно и душно одновременно. В нормальной семье от конфликта можно сбежать на работу, мне бежать было некуда: в лаборатории меня ждали те же Коля и Олег.
Долго гулять по мартовской Москве тоже непросто: вроде и понятно, что весна неотвратимо приближается, но последние три дня дул пронизывающий до остова сильный ветер, а с неба сыпалась грязь. Мелкая, колючая. Не дождь или мокрый снег, а именно грязь. И воздух пах не весной, а грязью.
Вчера, поняв, что больше не в состоянии находиться на пятачке лаборатории с Колей и Олегом, вернулась домой рано. Села боком к окну. Так, чтобы и видеть, и не замечать улицу, а ноги уместить на табуретку. Почти не разжимая сведенных раздражением челюстей, приказала Алисе включить «любую аудиокнигу». Замявшись на мгновение, компьютерная союзница неизменно добродушно произнесла: «Любая аудиокнига. Николай Лесков. «Смех и горе». Читает Иван Литвинов. Включаю».
На самом деле мне было все равно, что зазвучит, лишь бы голос был нормальный, человеческий, а интонации живые: тягостное молчание да скрипучие односложные реплики парней убивали все живое вокруг, включая меня.
Опершись о подоконник, задумалась – что дальше.
Понятия не имею, сколько я так просидела. Возможно, несколько часов. «Включилась» неожиданно – в голову начал проникать теплый бархатный баритон чтеца: «Так помаленьку устраиваясь и поучаясь, сижу я однажды пред вечером у себя дома и вижу, что ко мне на двор въехала пара лошадей в небольшом тарантасике, и из него выходит очень небольшой человечек, совсем похожий с виду на художника: матовый, бледный брюнетик, с длинными, черными, прямыми волосами, с бородкой и с подвязанными черною косынкой ушами. Походка легкая и осторожная: совсем петербургская золотуха и мозоли, а глаза серые, большие, очень добрые и располагающие…»
Смеясь, заметалась по комнате ― настолько образ, созданный Лесковым, походил на моего полностью отощавшего Коленьку. И походка его описана, и глаза. Не хватало только косынки.
Насмеявшись и слегка успокоившись, вдруг подумала вести дневник, чего не делала с подросткового возраста, когда у каждой девочки была особая тетрадочка, исписанная потаенными мыслями. Сразу постановила писать не каждый день, но регулярно: вон Лесков целую книгу от руки записал, не лень было. Попробую и я. Обещать ничего не буду даже самой себе, но интересно, что из этой затеи выйдет.
С талантом Николая Семеновича конкурировать бессмысленно, но и задачи такой нет. Твердо решив не подражать писателю, достала из ящика блокнот из экобумаги и ручку с лого нашей конторы, подаренные отделом рекламы на Новый год, перешла за стол и стала думать, что бы такого знаменательного написать.
«Такого» на ум ничего не приходило, поэтому я начала с хлеба. Тем более что Коля продолжал безошибочно распознавать его.
