Дневники и мемуары - страница 20

– А мы и знаем, что без вещей не будете кататься!

Подкатили тележку, погрузили все вещи и замкнули в дежурную комнату.

Посидел я с ними в дежурке, а затем попросил разрешения сходить до ветру. Они приказали мне, оставить документы. Я оставил командировочное удостоверение на двоих. По возвращению они стали меня расспрашивать. Я рассказал им всю правду. Тогда они удивились: «Вот что произошло!»

Оказывается мой Тихон дал телеграмму из Брянска, чтобы меня ссадили с поезда, а то в Москве трудно будет найти. После этого мы – я и их трое попили чаю. У нас была булка белого хлеба и сахар. Они очень были голодны. Утром мы докончили булку. Для ночлега они мне отвели Красный уголок, на мягкий диван.

Утром сходил я на базар, продал соль, но кг 8 оказалось, что они отобрали ночью. Заметно было, что и мука отобрана.

Вечером (второго дня) приезжает Никулин. Он выглядит, как арестант. В нижней рубашке, в штанах, босый, и без головного убора, грязный. Я го давай журить, что отобрана соль и мука. Он хотел с ними заскандалить, но я перебил ему. Всё погрузили и отправились на Москву.

В нашем вагоне ехал командир пулемётной роты из школы ВЦИК. Он нам советовал проситься в школу ВЦИК, к нему в роту.

Приехали в Москву, зашли в столовую покушать. Первым делом надо было продать муку. Пошли на рынок, продали. Нашли ГВУЗ, прошли политическую и медицинскую комиссии, медкомиссия было затормозила меня по состоянию здоровья, но упросили. Стали определять где учиться. Мы попросились в школу ВЦИК. Они спросили, если партийные, то пошлём туда, если беспартийные, то 15% беспартийных там уже заполнено.

Фактически я был партийный, а юридически – не было документа. Мы решили ехать в г. Орёл, в быв. Кадетский корпус.

Старые деньги ежедневно обесценивались (вводился твёрдый курс рубля – червонца). Мы решили деньги в Москве израсходовать. Но почти нечего было купить. Купили две дюжины туалетного мыла и два зонта по 45 тысяч.

Приехали в Орёл в августе м-це 1921 г. Неделю были в карантине, гуляли по городу, как цивильные. Проходили комиссии. Опять меня комиссия не принимает в строевую школу, а в хозяйственную, но я от товарища не хотел отставать. Тогда они отобрали от меня подписку.

Политическую проходили у комиссара школы. После беседы он мне задаёт вопрос: «Вы что партийные, так хорошо политически разбираетесь?» Я ему рассказал, как получилось со мной в партийности.

Зачислили нас в пулемётную роту. Меня назначили отделённым в роте.

Учёба пошла хорошо, но условия были трудные. Хлеба давали 600 г, а приварка почти не было, а также и жиров. Помещения не отапливались, не было топлива. Кроме того мы содержали 200 детей голодных с Поволжья, отчисляя им пятидневный паёк каждый м-ц.

Правда, мы с Тихоном выменяли картофеля на мыло и сахарин, варили картошку и добавляли, особенного голода не имели.

Комиссар обещал нас пустить в отпуск на праздник Октября, т.к. мы старослужащие и хорошо вели себя. Но оказалось, что он своё обещание не мог выполнить потому, что на Октябрьские празднества много уехали домой самовольно (ближние). Нам пришлось за них нести дежурство по городу. Но он сообщил, что пустит на рождественские праздники.

Тихон написал письмо домой, чтобы кто-нибудь приехал к нему. Он купил пшена для них и ещё кое-что. Приехал его отец Иван Афанасьевич, милый старичок, в лаптях. Он всё передал ему. Однажды один товарищ подсмеял его, что его отец в лаптях. Другой вступился за него и сказал: «Да если бы не этот лапотник, то ты бы не учился. И смеяться стыдно над такими».