Она пришла на час позже, чем они договаривались. Бледная, как лепестки ромашек, с красными заплаканными глазами, полными холодной решимости. Она бросилась к нему, как только увидела.
– Фрейя, любимая, – он целовал ее лоб. – Милая, что с тобой?
Она тихо плакала в его объятиях. Йорген взял ее за подбородок и внимательно осмотрел лицо. Бледная, ужасно бледная. Глаза блестят. Но хуже всего было красное пятно на правой щеке.
– Она била тебя?! – взревел Йорген. – Она посмела ударить тебя?! Никто не может бить тебя! Никто!
Фрейя лишь всхлипнула и крепче прижалась щекой к его плащу.
– Вот что! – твердо сказал Йорген, чувствуя, что нужно что-то сделать. – Пойдем! – Он повел ее к лошади. – Садись. И она больше никогда не тронет тебя, милая. Никто не тронет тебя, пока я жив.
Он говорил и не знал, что говорил. Он рассыпал слова, словно песок, но он знал, что молчать нельзя. Иначе она снова будет вспоминать то, что случилось, иначе она снова будет чувствовать боль и страх. Поэтому Йорген говорил. Говорил голосом, не терпящим возражений. И он знал, что звук его голоса немного успокаивает ее, возвращает к реальности.
Он привез ее в деревню к вечеру. И ни разу за всю жизнь он не спросил ее, что случилось в тот ужасный день. И она была ему благодарна.
Велимира поправлялась. Она все чаще приходила в себя, вставала, с каждым днем к ней возвращался аппетит и здоровый цвет лица. Фрейю Велимира видела несколько раз в день и искренне привязалась к ней, хоть и не понимала ее слов. Йорген приходил очень редко, но, когда все же приходил, был очень вежлив. Но больше всего Велимиру поражало, как ласков был он с женой. Они всегда говорили между собой тихо, на какой-то определенной ноте, доступной только им двоим. Глядя на них, Велимира невольно вспоминала вечно кричащих и ссорящихся Василису и Прохора. Из глубины души изредка появлялся образ мамы посреди горящей комнаты. Велимира пыталась отогнать ужасное воспоминание, словно наваждение.
Велимиру не выпускали из кладовой, впрочем, она и не смогла бы встать и пойти, даже если бы и хотела. На вопрос Велимиры, сколько она лежит здесь, Сумарлитр отвечал: «Да уж зима кончилась». Значит, несколько месяцев? Когда Фрейя открывала узкое окошко, в комнату проникал теплый свет. Велимире очень бы хотелось остаться у Фрейи и Йоргена, но на свои вопросы она получала ответы неоднозначные и туманные. И она их понимала, но не могла перестать надеяться.
Сумарлитр приходил каждый день, чтобы учить ее местному языку, который давался Велимире очень легко. Уже через две недели она могла перекидываться парой фраз с Фрейей и Йоргеном. Сумарлитр был добрым, тактичным и мудрым человеком. Он рассказывал, что родился в Новгороде, был сыном простого человека и прислуживал в монастыре. Он не был монахом, но жил бок о бок с ними и отвечал за обеспечение порядка, чистоты и качественного питания. Словом, был на побегушках. Он многому научился у тех людей, но сейчас уже и не вспомнит чему. Однажды на монастырь напали. Они были все как один – рослые, крепкие, сильные и дрались, как их боги. Монахи сразу сбежали, спасая иконы, а Сумарлитр спастись не успел. Его ранили во время грабежа и забыли о нем. Он чуть было не умер, но они забрали его к себе и вылечили. Сумарлитр научился у местного ученого человека читать, писать и говорить по-здешнему. Сейчас никого из тех, кто выходил Сумарлитра, нет в живых. Но есть их дети. И дети их детей. Сумарлитру разрешили построить дом на краю деревни, и он стал здесь одним из самых уважаемых людей, и, что важнее, своим. Все любили Сумарлитра и доверяли ему самые сокровенные тайны.
