– признаётся он 12 ноября 1851 г. в письме к Т.А. Ергольской из Тифлиса.
Далее в письмах к ней Толстой рассказывает о необычной дружбе, завязавшейся на Кавказе между ним и его кунаком чеченцем Садо, который чудесным образом освобождает его от многочисленных карточных долгов (а до этого и сам Толстой спасает наивного Садо от офицеров-шулеров):
«Наделать долгов в России, приехать сюда и опять задолжать, меня это приводило в отчаяние. На молитве вечером я горячо молился, чтобы бог помог мне выйти из этого тяжёлого положения. Ложась спать, я думал: “Ну как же возможно мне помочь? Ничего не может произойти такого, чтобы я смог уплатить долг”. Я представлял себе все неприятности по службе, которые мне предстоят в связи с этим… Сегодня утром я получаю письмо от Николеньки вместе с вашим и другими – он мне пишет: “На днях был у меня Садо, он выиграл у Кноринга твои векселя и привёз их мне”» [LIX.
C. 150–151].
Так, именно в рамках кавказского хронотопа у Толстого впервые появляется очень важный для Долохова и его характерологических двойников мотив карточного выигрыша или проигрыша, меняющего ход жизни героя. Кавказ также бесповоротно меняет судьбу, открывает новые возможности. У Лермонтова в «Герое нашего времени» Грушницкий комментирует эту особенность кавказского пространства в диалоге с княжной Мери:
«И вы целую жизнь хотите остаться на Кавказе? – говорила княжна.
– Что для меня Россия? – отвечал её кавалер, – страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь – здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами…»80
Романтическое, роковое появляется в кавказском тексте Толстого ещё в ранних повестях: «Набеге» (здесь возникает романтический образ офицера Розенкранца, который живёт «по Марлинскому и Лермонтову» [III. С. 22], «Записках маркера» (воспроизведение самой ситуации карточной игры). Своё дальнейшее развитие этот мотив получает в рассказе о спасении Турбиным-отцом молодого Ильина, проигравшего проезжему шулеру казённые деньги («Два гусара»), и наконец обретает законченный вид в истории о ссоре Николая Ростова с Долоховым, произошедшей после карточной дуэли, играющей в сюжете обратную – разрушительную – роль. В сюжете «Анны Карениной» появляется ещё один толстовский картёжник – Яшвин. Его дружба с Вронским представляет смягчённый вариант взаимоотношений Долохова и Курагина в романе «Война и мир». Д.С. Мережковский отмечал: «воздух, которым мы дышим в “Войне и мире” и в “Анне Карениной”, – один и тот же…»81; К. Леонтьев указывал на то, что «психологический разбор» в «Анне Карениной» «точнее, вернее, реальнее, почти научнее, чем в “Войне и мире”»82. В «Анне Карениной» читаем: «Вронский уважал и любил его в особенности за то, что чувствовал, что Яшвин любит его не за его имя и богатство, а за него самого» [XVIII. С. 186]. Многие семантические характеристики образов, входящих в персонажные пары «Долохов – Курагин» и «Яш-вин – Вронский», настолько совпадают, что позволяют говорить о них как о сюжетных двойниках.
Характерно, что в советских экранизациях «Войны и мира» (1965) и «Анны Карениной» (1967) роли Анатоля и Вронского играл один и тот же актёр – В.С. Лановой. Это ещё раз указывает на тождественный смысловой код персонажей, точно подмеченный режиссёрами. Так, в тексте «Анны Карениной» читаем:
